ТЕГЕРАН: ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

    Некоторые из важнейших политических вопросов, стоявших перед нами, все еще оставались открытыми даже после принятия главных решений стратегического

----------------------------------------

   * Сын и дочь Черчилля. характера. 1 декабря "тройка" снова  собралась  за

завтраком у президента в советском посольстве. На  этот  раз  присутствовали

также Молотов, Гопкинс, Идеи, Кларк Керр и  Гарриман.  Первой  темой  нашего

разговора был вопрос о вовлечении Турции в войну.

   Я сказал, что у нас имеется в Египте семнадцать английских эскадрилий, не

находящихся под началом англо-американского командования, и  главный  маршал

авиации  Теддер  располагает  еще  тремя  эскадрильями,  которые  мы   можем

выделить.  Они  состоят  преимущественно  из  истребителей  и   могут   быть

использованы для защиты Турции. Кроме того, у нас имеется три полка зенитной

артиллерии. Вот и все, что мы обещали. Мы не обещали Турции  никаких  войск.

Она имеет  пятьдесят  оснащенных  дивизий,  и,  следовательно,  нет  никакой

необходимости посылать ей войска.

   "Каких мер ожидает г-н Черчилль от Советского Союза в случае, если Турция

объявит войну Германии и если в результате этого Болгария нападет на Турцию,

а Советский Союз объявит войну Болгарии?" - спросил Сталин.

   Я сказал, что не прошу ничего конкретного, но продвижение советских армий

к Одессе и дальше окажет большое влияние  на  население  Болгарии.  Турецкая

армия имеет винтовки, храбрую пехоту, неплохую  артиллерию,  но  у  нее  нет

зенитных орудий, самолетов, и она  располагает  лишь  небольшим  количеством

танков. Мы создали военные школы, но турки посещают их нерегулярно. Турки не

очень восприимчивы к  учебе.  Их  армия  -  храбрая,  но  несовременная.  25

миллионов фунтов стерлингов было израсходовано на  оружие,  главным  образом

американское, и мы отправили им это оружие.

   Сталин сказал, что Турции, возможно, не придется воевать. Она предоставит

нам свои воздушные базы; таков может быть ход событий, и это будет хорошо.

   Президент попросил Идена сообщить нам, что сказали турки  в  Каире.  Идеи

ответил, что он просил турецкого министра иностранных дел  предоставить  нам

авиабазы  и  заверил  его,  что  Германия  не  нападет  на  Турцию.  Министр

иностранных дел отказался, заявив,  что  Германия  ответит  на  это  как  на

турецкую провокацию. Турция скорее предпочтет вступить  в  войну  на  основе

соглашения, чем оказаться вовлеченной в нее косвенно.

   Я сообщил,  что,  когда  мы  просим  турок  несколько  отойти  от  своего

нейтралитета, предоставив нам авиационные базы, они отвечают: "О нет, мы  не

можем играть пассивной роли". А когда мы просим их вступить в войну всерьез,

они отвечают: "О нет, мы недостаточно вооружены". Я предложил испытать, если

необходимо, другие методы. Если Турция откажется,  она  упустит  возможность

участвовать в мирной конференции. С ней будут обращаться так, как с  другими

нейтралами. Мы скажем ей, что Великобритания больше не заинтересована в  ней

и что мы прекратим поставки оружия.

   Идеи заявил, что он хотел бы полностью уяснить себе  требования,  которые

мы собираемся предъявить Турции. Следует  ли  понимать,  что  Турция  должна

объявить войну только Германии, и никому другому? Если  в  результате  этого

немцы заставят Болгарию присоединиться к ним в войне с Турцией,  то  объявит

ли в этом случае Советское  правительство  войну  Болгарии?  Сталин  ответил

утвердительно по обоим пунктам.

 

   x x x

 

   Молотов спросил затем, не может ли Советское правительство получить ответ

по вопросу о судьбе итальянских кораблей. Ответ Рузвельта был  очень  прост.

Большое число торговых судов и  несколько  меньшее  число  военных  кораблей

могут быть использованы тремя державами во время войны и  затем  могут  быть

распределены между ними. Но до сих пор эти суда должны использоваться  теми,

кто может использовать их наилучшим  образом.  Молотов  сказал,  что  Россия

могла бы хорошо их использовать. Я спросил, где бы  Советское  правительство

хотело получить их. Сталин сказал, что в Черном море, а если это невозможно,

то на Севере. Если Турция не вступит в войну, Черное море отпадает.  Но  они

могут быть использованы на Севере.

   Я сказал, что это мелочь в сравнении с усилиями, которые Россия прилагала

и прилагает. Мы лишь просили  дать  нам  немного  времени  для  того,  чтобы

урегулировать это дело с итальянцами. Мне бы хотелось, сказал я,  чтобы  эти

суда были переброшены в Черное море,  и,  пожалуй,  я  мог  бы  одновременно

послать вместе с ними несколько английских кораблей.  Но  мне  и  президенту

необходимо время для того,  чтобы  уладить  этот  вопрос  с  итальянцами,  -

некоторые из их небольших  судов  уже  оказывают  нам  помощь  в  патрульной

службе, а некоторые итальянские подводные лодки перевозят важные  материалы.

Необходимо избежать бунта в итальянском флоте и потопления судов  командами.

Мне и президенту нужно примерно два месяца для того,  чтобы  договориться  с

итальянцами. К тому времени эти корабли после их переоснащения  можно  будет

передать русским. Далее я сказал, что мне хотелось бы послать в Черное  море

четыре-пять английских подводных лодок. Это будет одна из просьб, с  которой

можно было бы обратиться к Турции, если она согласится  лишь  на  "смягчение

нейтралитета". Но мы не пойдем наперекор желаниям маршала Сталина. У нас нет

никаких притязаний в Черном море.

   Сталин ответил, что он будет благодарен за любую помощь.

 

   x x x

 

   После некоторого промежутка времени, когда  завтрак  уже  закончился,  мы

перешли в другую комнату, и заняли свои места за  столом  конференции.  Наше

обсуждение продолжалось в течение всей второй половины дня. Следующим важным

вопросом был вопрос о Польше.

   Президент  начал  с  выражения  надежды,   что   польское   и   Советское

правительства возобновят свои отношения,  чтобы  любое  достигнутое  решение

могло быть принято польским правительством. Однако он признал,  что  имеются

трудности. Сталин спросил, с  каким  правительством  ему  вести  переговоры.

Польское правительство и его друзья в Польше поддерживают связь  с  немцами.

Они убивают партизан. Ни президент, ни я не имеем никакого  представления  о

том, что сейчас происходит в Польше.

   Я сказал, что  для  Соединенного  Королевства  польский  вопрос  является

важным, ибо мы объявили Германии войну за то, что она  вторглась  в  Польшу.

Хотя Великобритания еще не была подготовлена, нападение Германии  на  Польшу

вовлекло нас в войну. Я вернулся к своей иллюстрации при помощи трех  спичек

- Германия, Польша и Советский Союз.  Одна  из  главных  целей  союзников  -

обеспечение безопасности западной границы Советского Союза и, таким образом,

предотвращение нападения со стороны Германии в будущем. При этом я  напомнил

Сталину об упоминании им линии Одера на западе.

   Сталин, прервав меня, сказал, что раньше не  было  никакого  разговора  о

восстановлении отношений с польским правительством  и  речь  шла  только  об

определении польских границ. Сегодня  этот  вопрос  ставится  совсем  иначе.

Россия  даже  больше,  чем  другие  государства,  заинтересована  в  хороших

отношениях с Польшей, ибо для нее  это  является  вопросом  безопасности  ее

границ. Россия - за восстановление, развитие  и  расширение  Польши  главным

образом за счет Германии. Однако он делает различие между Польшей и польским

эмигрантским правительством в изгнании не из-за каприза, а потому,  что  оно

присоединилось к клеветнической  пропаганде  Гитлера  против  России.  Какая

существует гарантия, что это не повторится? Он хотел бы иметь гарантию,  что

польское эмигрантское правительство не будет убивать партизан, а,  наоборот,

будет призывать поляков бороться с немцами и не  будет  заниматься  никакими

махинациями. Он будет приветствовать  любое  польское  правительство,  какое

предпримет подобные активные меры,  и  он  был  бы  рад  возобновить  с  ним

отношения.  Но  он  отнюдь  не  уверен  в  том,  что  польское  эмигрантское

правительство когда-нибудь сможет  стать  таким  правительством,  каким  ему

следовало бы быть.

   Тут я заявил, что было бы очень хорошо, если бы за этим круглым столом мы

могли узнать взгляды России в отношении границ. Тогда  я  поставил  бы  этот

вопрос перед поляками и  прямо  сказал  бы  им,  считаю  ли  я  эти  условия

справедливыми. Правительство его величества, а  я  выступаю  только  от  его

имени, хотело бы получить возможность  заявить  полякам,  что  этот  план  -

хороший и даже самый лучший из всех, на какой они могут рассчитывать, и  что

правительство его величества  не  будет  возражать  против  него  на  мирной

конференции. После этого мы могли  бы  заняться  предложением  президента  о

возобновлении отношений. Чего  мы  хотим,  так  это  сильной  и  независимой

Польши, дружественной к России.

   Сталин сказал, что это верно, однако нельзя позволить  полякам  захватить

украинскую  и  белорусскую  территории.  Это  было   бы   несправедливо.   В

соответствии с границей 1939 года земли Украины и Белоруссии были возвращены

Украине и Белоруссии. Советская  Россия  придерживается  границ  1939  года,

потому что они справедливы с этнической точки зрения.

   Идеи спросил, означает ли это линию Риббентроп - Молотов.

   "Называйте ее, как хотите", - сказал Сталин.

   Молотов заметил, что эту линию обычно называют линией Керзона.

   "Нет, - сказал Идеи, - имеются существенные различия".

   Молотов сказал, что никаких различий нет.

   Тогда я взял карту и показал линию Керзона и линию  1939  года,  а  также

линию, проходящую по Одеру. Идеи  сказал,  что  южная  часть  линии  Керзона

никогда точно не была определена.

   Участники совещания разбились на группы и собрались возле  моей  карты  и

карты американцев; поэтому переводчикам трудно было вести записи.

   Идеи заявил, что линия Керзона должна была пройти восточнее Львова.

   Сталин ответил, что эта линия на моей карте проведена неправильно.  Львов

должен остаться на русской  стороне,  и  линия  должна  пройти  к  западу  в

направлении Перемышля. Молотов достанет карту с линией Керзона и описание  к

ней. Сталин заявил, что не желает никакого польского населения и  что,  если

где-либо окажется район, населенный поляками, он с удовольствием отдаст его.

   Я сказал, что германские земли гораздо ценнее Пинских болот. Это развитые

в промышленном отношении районы,  и  они  сыграют  свою  роль  при  создании

гораздо лучшего  польского  государства.  Мы  хотели  бы  иметь  возможность

сказать полякам, что русские  правы,  что  они  должны  согласиться,  что  с

поляками обходятся справедливо. Если  же  поляки  не  согласятся,  тогда  мы

ничего не сможем поделать. Здесь я  пояснил,  что  говорю  только  от  имени

Англии, добавив, что в Соединенных Штатах имеется много поляков,  являющихся

согражданами президента.

   Сталин снова повторил, что, если будет  доказано,  что  какой-либо  район

является польским, он не будет претендовать на него, и  тут  же  заштриховал

кое-где на карте районы западнее линии Керзона и южнее Вильно, которые,  как

он сказал, населены главным образом поляками.

   Участники заседания снова разбились на группы  и  в  течение  длительного

времени изучали на карте линию, проходящую по Одеру. Когда это кончилось,  я

сказал, что мне все это нравится, и  я  скажу  полякам,  что,  если  они  не

согласятся, они совершат глупость, и напомню им, что,  если  бы  не  Красная

Армия, они были бы полностью  уничтожены.  Я  скажу  полякам,  что  им  дано

прекрасное место для существования -  территория  протяженностью  более  300

миль в любой конец.

   Сталин  сказал,  что  в  самом  деле  это  будет   большое   промышленное

государство.

   "И дружественное по отношению к России", - вставил я.

   Сталин ответил, что Россия желает дружественной Польши.

   Согласно протокольной  записи,  я  после  этого  сказал  Идену  несколько

подчеркнуто,  что  я  не  собираюсь  расстраиваться  из-за  передачи   части

территории Германии Польше или же из-за Львова. Идеи сказал, что если маршал

Сталин примет за основу линию Керзона и линию Одера, то это может  послужить

началом.

   В этот момент Молотов представил русский вариант линии  Керзона  и  текст

радиограммы лорда Керзона, в которой перечисляются названия всех пунктов.  Я

спросил, будет ли Молотов возражать против передачи полякам района  Оппельна

*. Он ответил, что едва ли.

   Я сказал, что со стороны поляков будет благоразумно принять наш совет.  Я

не намерен поднимать шум  из-за  Львова.  Обращаясь  к  маршалу  Сталину,  я

добавил, что, как мне кажется, между нами нет особых разногласий в принципе.

Рузвельт спросил Сталина, считает ли он  возможным  переселение  жителей  на

добровольной основе. Маршал, ответил, что, вероятно, это будет возможно.

   На этом мы пока что оставили обсуждение вопроса о Польше.

 

   x x x

 

   Затем президент  спросил  Сталина,  согласен  ли  он  обсудить  вопрос  о

Финляндии. Может ли правительство Соединенных Штатов  сделать  что-либо  для

того, чтобы помочь вывести Финляндию из войны?

   Сталин сказал, что недавно шведский заместитель

   Опольское  воеводство.  министра   иностранных   дел   заявил   Коллонтай

(советский  посол),  что  финны  опасаются  намерения  со   стороны   России

превратить Финляндию в русскую провинцию. Советское правительство  ответило,

что у него нет никакого намерения превращать Финляндию в русскую  провинцию,

если только финны не вынудят его это  сделать.  Коллонтай  было  затем  дано

указание сказать финнам, что  Советское  правительство  не  будет  возражать

против приезда в Москву финской делегации. Однако  оно  желает  чтобы  финны

высказали свои взгляды относительно выхода из войны. Здесь, в  Тегеране,  он

только что получил содержание финского ответа, который был ему передан через

Богемана *. В этом ответе ничего не говорится о желании Финляндии порвать  с

Германией. В нем ставится вопрос о границах.  Финны  предлагают  в  качестве

основы для обсуждения границу 1939 года с некоторыми исправлениями в  пользу

Советского Союза. Сталин считал, что  финны  не  стремятся  по-настоящему  к

серьезным переговорам. Их условия неприемлемы, и финнам это хорошо известно.

Финны все еще надеются на победу Германии, и, по крайней мере, некоторые  из

них твердо верят, что немцы одержат победу.

   Рузвельт спросил, имеет ли смысл, чтобы правительство Соединенных  Штатов

посоветовало финнам поехать в Москву. Сталин ответил, что они готовы поехать

в Москву, но эта поездка будет бесполезна, если они  поедут  туда  со  своей

нынешней программой.

   Я сказал, что в дни первой русско-финской войны я сочувствовал Финляндии,

но после того, как она вступила в войну против Советского  Союза,  я  против

Финляндии. Россия должна добиться  безопасности  Ленинграда  и  подступов  к

нему. Положение Советского Союза как морской и воздушной державы на  Балтике

должно  быть  обеспечено.  Однако  народ  Соединенного  Королевства  был  бы

огорчен, если бы финны были включены в состав  Советского  Союза  против  их

воли. Поэтому я был рад услышать то, что сказал маршал Сталин. Не думаю, что

было  бы  полезно  требовать  контрибуции.  Финны  могут  срубить  некоторое

количество деревьев, но едва ли это что-нибудь даст.

   Сталин    сказал,    что    ему    не    нужны    деньги,    но     финны

---------------------------------------* В то время -  заместитель  министра

иностранных дел Швеции. в течение, скажем, пяти или восьми лет вполне  могли

бы возместить причиненный России ущерб, снабжая  ее  бумагой,  древесиной  и

многими другими вещами. Он считает, что финнам должен быть преподан урок,  и

он решил получить компенсацию.

   Я сказал, что, как мне представляется, ущерб,  который  причинили  финны,

напав на Россию и совершив, таким образом, недостойный и  нелепый  поступок,

значительно превышает то, что  может  поставить  такая  бедная  страна,  как

Финляндия. Я добавил, что "у меня в ушах все еще звучит  знаменитый  лозунг:

"Никаких аннексий и контрибуций". Может быть, маршалу Сталину не понравится,

что я говорю это".

   Сталин с широкой улыбкой  ответил:  "Я  же  сказал  Вам,  что  становлюсь

консерватором".

   Затем я спросил, чего он хочет. Близится  "Оверлорд".  Мне  бы  хотелось,

чтобы к весне Швеция вступила в войну на нашей стороне, а Финляндия вышла из

войны. Сталин сказал, что это было бы хорошо.

   Затем разговор перешел на  территориальные  детали:  Выборг  ("О  Выборге

нечего и говорить", - сказал  Сталин);  Карельский  перешеек;  Ханко.  "Если

уступка Ханко вызывает трудности, - сказал Сталин, - я  готов  взять  взамен

Петсамо". "Справедливая мена", - заметил Рузвельт.

   Я сказал, что англичане хотят,  во-первых,  чтобы  Россия  была  довольна

своими границами и, во-вторых, чтобы финны были свободными и независимыми  и

жили, как сумеют, в этих весьма неудобных районах. Но мы не хотим  оказывать

какого бы то ни было нажима на Россию. Сталин сказал, что, если на то пошло,

союзники могут, если хотят, время от времени  нажимать  друг  на  друга.  Но

пусть финны живут, как хотят.  Все  будет  в  порядке,  если  они  возместят

половину причиненного ими ущерба.  Рузвельт  спросил,  принесет  ли  поездка

финнов в Москву, если  они  не  привезут  с  собой  конкретных  предложений,

какие-либо результаты. Сталин сказал, что, если финны не дадут  заверений  в

том, что будет заключено соглашение, эта поездка в Москву окажется  на  руку

лишь Германии, которая широко использует всякую неудачу. То же  самое  можно

сказать и об агрессивных элементах Финляндии, которые скажут, что русские  в

действительности не хотят мира.

   Я сказал, что это было бы ложью и что все мы громко заявили бы об этом.

   "Ладно, - сказал Сталин. - Пусть приезжают, если вы настаиваете".

   Рузвельт заявил, что нынешние финские лидеры настроены прогермански. Будь

там другие руководители, мы могли бы чего-то добиться.  По  мнению  Сталина,

было бы лучше иметь других руководителей, но он  не  возражает  даже  против

Рюти. Пусть приезжает кто угодно, хотя бы сам черт. Он не боится чертей.

   Я выразил надежду, что маршал Сталин подойдет к  вопросу  о  Финляндии  с

должным учетом возможности вступления Швеции в войну во время нашего  общего

наступления в мае.

   Сталин согласился, но сказал, что он не может  отказаться  от  нескольких

условий:

   1) Восстановление договора 1940 года.

   2) Ханко или Петсамо  (здесь  он  добавил,  что  Ханко  был  предоставлен

Советскому Союзу в аренду, но что он предложит взять Петсамо).

   3) Компенсация натурой до 50  процентов  причиненного  ущерба.  Вопрос  о

количествах можно будет обсудить позднее.

   4) Разрыв с Германией.

   5) Высылка всех немцев.

   6) Демобилизация.

   Насчет компенсации я ответил, что ущерб причинить  легко,  но  возместить

его очень трудно, и что для всякой страны плохо оказаться  данником  другой.

Сталин сказал, что финнам  может  быть  предоставлена  возможность  оплатить

причиненный ими ущерб, скажем,  за  пять  -  восемь  лет.  Я  заявил:  "Опыт

показывает,  что  возмещения  в  крупных  масштабах  неосуществимы".  Сталин

предложил оккупировать один из районов Финляндии, если финны не заплатят, а,

если они заплатят, русские уйдут через год.

   "Я еще не избран советским комиссаром, - заявил я, - но, будь я им, я  бы

отсоветовал делать это. Есть гораздо более важные вещи,  о  которых  следует

подумать". Мы поддерживаем русских и готовы помогать им на каждом  шагу,  но

мы должны подумать о майской битве. Президент Рузвельт сказал, что он  готов

поддержать все, что было сказано (против возмещений в крупных масштабах).

 

   x x x

 

   Затем Сталин спросил: "Есть еще вопросы?" Президент ответил: "Есть вопрос

о Германии". Сталин сказал, что он хотел бы  видеть  Германию  расчлененной.

Президент согласился. Сталин высказал предположение, что я стану возражать.

   Я сказал, что в принципе не  возражаю.  Рузвельт  заявил,  что,  учитывая

возможность обсуждения, он и его  советники  набросали  около  трех  месяцев

назад план,  предусматривающий  раздел  Германии  на  пять  частей.  Сталин,

усмехнувшись, предположил, что я не слушаю, так как не склонен  поддерживать

предложение о разделе Германии. Я сказал, что, по моему мнению,  корень  зла

таится в Пруссии, в прусской армии и генеральном штабе.

   Затем Рузвельт изложил свой план раздела Германии на пять частей:

   1. Пруссия.

   2. Ганновер и северо-западная часть Германии.

   3. Саксония и район Лейпцига.

   4. Гессен-Дармштадт, Гессен-Кассель и район к югу от Рейна.

   5. Бавария, Баден и Вюртемберг.

   Эти пять частей должны быть самоуправляющимися, но, кроме них, намечается

создать еще части, управляемые Объединенными Нациями:

   1. Киль, Кильский канал и Гамбург.

   2. Рур и Саар.

   Эти районы находились бы под опекой Объединенных Наций. Он  *  предлагает

это лишь в качестве идеи, которую можно будет обсудить.

   "Если позволительно применить американское выражение, - сказал  я,  -  то

президент "наговорил уйму". План Рузвельта для  меня  нов.  На  мой  взгляд,

имеются два момента, один - разрушительный, другой - созидательный.  У  меня

две ясные идеи. Первая  -  это  изоляция  Пруссии.  Что  следует  сделать  с

Пруссией - после -  вопрос  второстепенный.  Затем  я  отделил  бы  Баварию,

Вюртемберг, Пфальц, Саксонию и Баден. В то время как с Пруссией  я  поступил

бы сурово, ко второй группе я отнесся бы мягче, так как я  хотел  бы,  чтобы

она вросла ---------------------------------------* Рузвельт. в  то,  что  я

назвал бы  Дунайской  конфедерацией.  Население  этих  районов  Германии  не

отличается особой жестокостью, и я  хотел  бы,  чтобы  оно  жило  в  сносных

условиях, и  тогда  через  поколение  оно  будет  исповедовать  совсем  иные

взгляды. Южные немцы не начнут новую войну, а мы должны будем  сделать  так,

чтобы им имело смысл забыть Пруссию. Мне довольно безразлично, будет ли  это

одна или две группы". Я спросил маршала Сталина, готов ли он действовать  на

этом фронте.

   Сталин сказал, что дунайская комбинация была бы  нежизнеспособной  и  что

немцы воспользовались бы этим, чтобы облечь в плоть то, что являлось бы лишь

костяком, и, таким образом, создали бы новое большое государство. В этом  он

усматривал большую опасность, которую необходимо будет нейтрализовать  рядом

экономических мероприятий и в конечном счете, если понадобится,  силой.  Это

единственный способ сохранить мир. Однако, если мы создадим какую-то большую

комбинацию и включим в нее  немцев,  неизбежно  возникнут  неприятности.  Мы

должны проследить за тем, чтобы  держать  их  отдельно  и  чтобы  Венгрия  и

Германия не объединялись. Нет  никаких  способов  не  допустить  движения  к

воссоединению. Немцы всегда будут стремиться воссоединиться и взять  реванш.

Мы должны быть достаточно сильными, чтобы разбить их,  если  они  когда-либо

развяжут новую войну.

   Я спросил Сталина, предусматривает  ли  он  Европу,  состоящую  из  малых

разрозненных государств, не имеющую никаких более крупных единиц.

   Он ответил, что говорит о Германии, а не о Европе.  Польша  и  Франция  -

большие государства. Румыния и Болгария -  малые  государства.  Но  Германия

должна быть раздроблена любой ценой так, чтобы она не могла  воссоединиться.

Президент сказал, что его предложение  предусматривает  метод  осуществления

этого. Я сказал, что должен уточнить, что все  это  -  лишь  предварительный

обзор колоссальной исторической проблемы. Сталин  подтвердил,  сказав:  "Да,

несомненно, весьма предварительный обзор ее".

 

   x x x

 

   Затем я вновь перевел разговор на Польшу. Я сказал, что  не  прошу  ни  о

каком соглашении и что сам не убежден насчет этого дела, но хотел бы занести

кое-что на  бумагу.  Затем  я  предложил  следующую  формулу:  "Считается  в

принципе, что территория польского государства  и  нации  должна  находиться

между так называемой линией Керзона и линией Одера  *,  включая  для  Польши

Восточную Пруссию (в тех рамках, как она будет  определена)  и  Оппельн.  Но

фактическое проведение границы требует  тщательного  изучения  и,  возможно,

перемещения части населения в некоторых пунктах". Почему бы не принять такую

формулу, на основании которой я мог бы сказать полякам  примерно  следующее:

"Я не знаю, одобрят ли это русские, но думаю, что смогу добиться  этого  для

вас. Вы видите, о вас хорошо заботятся".  Я  добавил,  что  нам  никогда  не

добиться того,  чтобы  поляки  сказали,  что  они  удовлетворены.  Ничто  не

удовлетворит поляков.

   Сталин сказал затем, что  русские  хотели  бы  иметь  незамерзающий  порт

Кенигсберг, и набросал возможную  линию  на  карте.  Таким  образом,  Россия

оказалась бы как бы у самого затылка Германии. Если он это получит, он будет

готов согласиться на мою формулу насчет Польши. Я спросил, как  со  Львовом.

Сталин сказал, что он согласится на линию Керзона.

 

   x x x

 

   В тот же вечер Рузвельт, Сталин  и  я  парафировали  следующий  документ,

который излагает военные выводы нашей Тройственной конференции.

   "Участники конференции

   1. Договорились, что партизан в Югославии следует  всемерно  поддерживать

поставками и снаряжением, а также диверсионно-десантными операциями.

   2. Договорились, что с военной  точки  зрения  весьма  желательно,  чтобы

Турция вступила до конца года в войну на стороне союзников.

   3. Приняли к сведению заявление маршала Сталина о том, что,  если  Турция

окажется в войне с Германией и в результате Болгария  объявит  войну  Турции

или  нападет  на  нее,   Советский   Союз   немедленно   вступит   в   войну

---------------------------------------* В то время вопрос о том, должна  ли

это быть Восточная или Западная Нейсе, еще  не  возникал.  -  Прим.  авт.  с

Болгарией. Участники конференции приняли к сведению, что на этот факт  будет

прямо указано во время последующих переговоров о вовлечении Турции в войну.

   4. Приняли к сведению, что операция "Оверлорд"  начнется  в  течение  мая

1944 года наряду с операцией против Южной Франции. Последняя операция  будет

предпринята  возможно  большими  силами,  насколько  это  позволит   наличие

десантных судов. Участники конференции приняли далее  к  сведению  заявление

маршала Сталина, что советские вооруженные силы начнут наступление  примерно

в то же время, чтобы  помешать  переброске  германских  войск  с  Восточного

фронта на Западный.

   5. Договорились, что военные штабы трех держав должны отныне поддерживать

тесный контакт друг с другом по поводу  предстоящих  операций  в  Европе.  В

частности, достигнута  договоренность  о  том,  что  между  соответствующими

штабами должен быть согласован план маскировки  с  целью  мистифицировать  и

ввести в заблуждение противника в отношении этих операций".

 

   x x x

 

   Таким образом, наши долгие и  трудные  переговоры  в  Тегеране  пришли  к

концу. Военные выводы определяли в основном  будущий  ход  войны.  Вторжение

через Ла-Манш было назначено на май, естественно, с учетом  приливов  и  фаз

луны. Ему должно было помочь новое крупное наступление русских.

 

   x x x

 

   Политические аспекты были и более отдаленными, и более гадательными.  Они

явно зависели от результатов великих битв, которые еще предстояли, а затем и

от настроений каждого из союзников после победы. Обещание Сталина вступить в

войну против Японии тотчас после свержения  Гитлера  и  разгрома  его  армий

имело величайшее значение.

   Мы добились смягчения условий для Финляндии, которые в целом  остаются  в

силе и по сей день. Были в общих чертах намечены  границы  новой  Польши  на

востоке и на  западе.  Линия  Керзона,  с  учетом  возможных  отклонений  на

востоке, и линия Одера на западе, казалось, давали подлинный и надежный очаг

для польской нации, перенесшей столько страданий.

   Важнейший вопрос об обращении победителей с Германией на этом  этапе  мог

быть  лишь  объектом  "предварительного  обзора  колоссальной   политической

проблемы" и, как выразился Сталин,  "несомненно,  весьма  предварительного".

Следует помнить, что мы находились в разгаре  ужаснейшей  борьбы  с  могучей

нацистской державой.

   Мы все сильно боялись мощи единой  Германии.  Пруссия  имеет  собственную

большую историю. Я полагал, что можно будет  заключить  с  ней  суровый,  но

почетный мир и в то же время воссоздать в  современных  формах  нечто  вроде

Австро-Венгерской империи, о которой, как говорят, Бисмарк сказал: "Если  бы

она не существовала, ее пришлось бы выдумать". Это был бы большой  район,  в

котором не только мир, но и дружба могли бы воцариться гораздо  раньше,  чем

при любом другом решении. Таким образом, можно было бы создать  объединенную

Европу, в которой все - победители и побежденные - могли бы  найти  надежную

основу  для  жизни  и  свободы  всего  своего  измученного  многомиллионного

населения.

 

 

 

   НАКАНУНЕ ОПЕРАЦИИ "ОВЕРЛОРД"

 

   По мере приближения дня высадки напряжение усиливалось. Все еще  не  было

никаких признаков, что врагу стали известны наши секреты. В конце апреля  он

добился незначительной удачи, потопив две американские танкодесантные баржи,

принимавшие участие в учениях. Однако  враг,  по-видимому,  не  связывал  их

маневры с нашими планами вторжения. Мы заметили прибытие  в  течение  мая  в

Шербур и Гавр некоторых подкреплений в виде легких кораблей, усилилось также

минирование Ла-Манша,  но  в  общем  враг  сохранял  спокойствие,  дожидаясь

определенных сведений относительно наших намерений.

   События теперь развертывались быстро и как по маслу шли к развязке. После

совещания 15 мая король посетил каждое из десантных соединений в  портах  их

сосредоточения.  28  мая  командирам  подразделений  сообщили,  что  высадка

состоится 5 июня. Начиная с этого момента весь личный состав, участвующий  в

высадке, был собран на судах, в лагерях или  сборных  пунктах  на  берегу  и

изолирован полностью от внешнего мира. Вся  почта  задерживалась,  и  личные

сношения в любой  форме  были  запрещены,  за  исключением  случаев  крайней

необходимости. 1 июня адмирал Рамсей взял на себя руководство  операциями  в

Ла-Манше, и деятельность командующих  военно-морскими  силами  в  английских

портах была подчинена его указаниям.

 

   x x x

 

   Погода начинала внушать нам тревогу.  Ясные  дни  сменились  неустойчивой

погодой. Начиная с 1 июня два раза в день происходили совещания  командиров,

собираемых для ознакомления со сводками погоды.  На  первом  совещании  было

сказано, что в день высадки будет плохая погода и низкая облачность.  Погода

имела важнейшее значение для действий авиации - как для бомбардировок, так и

для высадки воздушных десантов. В тот же вечер из реки  Клайд  вышли  первые

военные корабли, а из Портсмута - две подводные лодки "малютки".  Их  задача

заключалась в том, чтобы указать районы наступления. 3 июня  положение  было

малоутешительным. Усилившийся западный  ветер  создавал  на  море  умеренное

волнение, появилась сильная облачность с низко нависшими облаками.

   Предсказания на 5 июня были мрачными.

   В этот день я поехал в Портсмут вместе с Бевином и фельдмаршалом  Смэтсом

и  наблюдал  посадку  на  суда  частей  и  подразделений,  отправлявшихся  в

Нормандию. Мы посетили корабль, на котором находился штаб  50-й  дивизии,  а

затем прошли на катере по проливу Солент, причаливая по очереди  к  стоявшим

там кораблям.

   На обратном пути мы остановились в ставке генерала Эйзенхауэра и пожелали

ему счастья. Мы вернулись на поезд к обеду, за который сели очень поздно. Во

время обеда Исмея вызвал по телефону Беделл Смит и сказал  ему,  что  погода

ухудшается и что операцию, вероятно, придется отложить на сутки, но  генерал

Эйзенхауэр не хочет принимать окончательного решения до рассвета 4  июня,  а

тем временем  корабли  великой  армады  будут  продолжать  выходить  в  море

согласно намеченному плану.

   Исмей вернулся и сообщил нам это мрачное известие. Для  тех,  кто  своими

глазами видел огромное скопление войск в проливе Солент, было ясно,  что  их

движение остановить так же  невозможно,  как  преградить  путь  лавине.  Нас

тревожило то, что если плохая погода затянется  и  мы  не  совершим  высадки

вплоть до 8 июня, то, по крайней мере, в течение двух последующих недель  не

будет необходимого благоприятного сочетания лунных ночей и  приливов.  Между

тем все войска были проинструктированы.  Конечно,  нельзя  будет  бесконечно

держать их на этих крошечных судах. Как предотвратить разглашение тайны?

   Мы легли спать примерно в половине второго.  Исмей  сказал  мне,  что  он

будет ждать известий о результатах утреннего совещания. Поскольку  я  ничего

не мог поделать в этом отношении, я сказал,  чтобы  меня  не  будили,  когда

будут получены эти сообщения. В  4  часа  15  минут  утра  Эйзенхауэр  вновь

встретился  со  своими  командирами,  и  они  заслушали  мрачное   сообщение

специалистов по погоде: небо затянуто облаками, низкая  облачность,  сильный

юго-западный ветер, дождь и умеренное волнение на море. Прогноз  на  5  июня

был еще хуже. Эйзенхауэр с неохотой приказал отложить атаку на сутки, и  вся

огромная масса была двинута  обратно  в  соответствии  с  заранее  тщательно

подготовленным планом. Все конвои в море повернули обратно, а небольшие суда

искали убежища на подходящих якорных стоянках. Только один  большой  конвой,

состоявший  из  138  небольших  судов,  не  получил  приказа.  Но  его  тоже

своевременно перехватили и повернули обратно, так что у  врага  не  возникло

никаких подозрений. Это был тяжелый день для  тысяч  солдат,  которыми  были

набиты десантные суда, растянувшиеся вдоль побережья.  Американцам,  которые

отплыли из портов Западной Англии, пришлось проделать самый большой путь,  и

поэтому им досталось больше всего.

   Примерно в 5 часов утра Беделл Смит снова позвонил по  телефону  Исмею  и

подтвердил, что высадка отложена.

 

   x x x

 

   5 июня  в  течение  всего  дня  конвои,  на  которых  находился  авангард

вторгающихся войск, концентрировались в сборных пунктах  к  югу  от  острова

Уайт. Затем бесконечным потоком во  главе  с  минными  тральщиками,  шедшими

широким фронтом, защищенная со всех сторон мощью союзного  флота  и  авиации

величайшая армада, когда-либо  отходившая  от  наших  берегов,  двинулась  к

побережью Франции. Волнение на море послужило суровым испытанием для  солдат

накануне битвы, особенно для тех,  которые  находились  в  ужасно  неудобных

условиях на небольших судах. Но, несмотря на все это,  грандиозная  операция

была осуществлена почти с такой же  точностью,  как  на  параде.  При  этом,

конечно, были потери, но имевшие место жертвы и  задержки,  главным  образом

мелких судов, шедших на буксире, не оказали сколько-нибудь заметного влияния

на ход событий.

   Оборонительные  силы,  расположенные  вдоль   всего   нашего   побережья,

проявляли величайшую бдительность. Флот метрополии был готов на тот  случай,

если  бы  немецкие  надводные  корабли  проявили  какую-либо  активность,  а

воздушные патрули наблюдали за вражеским побережьем от Норвегии до Ла-Манша.

Далеко в  море,  на  западных  подступах  и  в  Бискайском  заливе,  крупные

соединения береговой авиации, поддерживаемые флотилиями  эсминцев,  неусыпно

следили за возможными передвижениями врага. Наша разведка сообщила,  что  во

французских портах  Бискайского  залива  сосредоточено  более  50  подводных

лодок, готовых вступить в дело, как только будет дан сигнал. Назначенный час

близился.

 

   x x x

 

   Таким образом, мы подошли к операции, которую западные державы  с  полным

основанием могли считать кульминационным пунктом войны. Хотя лежащий впереди

путь мог оказаться длинным и тяжелым, мы имели все основания быть уверенными

в том, что одержим решающую победу. Африка была  очищена.  Индии  больше  не

угрожало вторжение. Японцы, выдохшиеся и деморализованные, отступали обратно

на свою территорию. Угроза безопасности Австралии и Новой Зеландии миновала.

Италия  сражалась  на  нашей  стороне.  Русские   армии   изгнали   немецких

захватчиков из своей страны. Все  то,  что  Гитлер  так  быстро  завоевал  у

русских за три года до этого, было им утрачено при громадных потерях в людях

и снаряжении. Крым был очищен. Были достигнуты польские границы.  Румыния  и

Болгария отчаянно пытались избежать мести со стороны восточных  победителей.

Со дня на день должно было начаться новое наступление русских,  приуроченное

по времени к нашей высадке на континенте. Когда я сидел  в  своем  кресле  в

картографическом кабинете в Аннексе, пришло  радостное  известие  о  занятии

Рима. Колоссальная по своему размаху операция по  высадке  через  Ла-Манш  и

освобождению Франции  началась.  Все  корабли  вышли  в  море.  Мы  обладали

господством на морях и в воздухе.

   Тирания Гитлера была окончена. На этом мы можем остановиться, исполненные

благодарности и надежды, что впереди нас  ждет  не  только  победа  на  всех

фронтах, на суше, на море и в воздухе, но и безопасное и счастливое  будущее

для исстрадавшегося человечества.

 

 

 

   НАСТУПЛЕНИЕ НА ЮГ ФРАНЦИИ

 

   Освобождение Нормандии было главным событием в Европейской кампании  1944

года, однако оно было результатом лишь одного из нескольких  концентрических

ударов, нанесенных нацистской Германии. На востоке русские хлынули в  Польшу

и на Балканы, а на юге армии Александера в Италии  пробивались  к  реке  По.

Теперь наступило время принять решение о направлении нашего следующего удара

на Средиземном море, и приходится с сожалением  отметить,  что  это  вызвало

первые серьезные разногласия по  вопросу  высокой  стратегии  между  нами  и

нашими американскими друзьями.

   План окончательной победы в Европе был в  общих  чертах  намечен  в  ходе

длительной дискуссии на Тегеранской конференции в ноябре 1943 года. В  наших

планах мы все еще руководствовались этими решениями,  и  поэтому  не  мешает

напомнить о них. Прежде всего мы обещали  осуществить  операцию  "Оверлорд".

Это была главная задача, и  никто  не  оспаривал,  что  это  наша  первейшая

обязанность. Но у нас еще оставались крупные  силы  в  Средиземном  море,  и

возникал вопрос:  "Что  же  им  предпринять?"  Мы  решили,  что  они  должны

захватить Рим, поскольку  находящиеся  поблизости  от  него  аэродромы  были

необходимы для бомбардировки Южной Германии. По окончании этой  операции  мы

намеревались двинуться вверх по полуострову к линии Пиза, Римини  и  сковать

как можно больше дивизий противника в Северной Италии. Однако этим  дело  не

кончалось. Мы также  договорились  и  о  третьей  операции,  а  именно  -  о

комбинированной высадке на юге Франции, и  по  этому  вопросу  суждено  было

возникнуть спорам. Вначале эта операция намечалась как маневр для отвлечения

внимания противника или как угроза с целью  приковать  германские  войска  к

Ривьере и не допустить включения их в бои в  Нормандии.  Однако  в  Тегеране

американцы настаивали на том, чтобы предпринять  действительное  наступление

силами десяти дивизий, и Сталин поддержал их. Я согласился с этим изменением

главным образом потому, что хотел избежать излишнего отвлечения сил в Бирму,

хотя я и думал о других путях использования успеха, достигнутого  в  Италии.

Этот план получил условное название "Энвил".

   Одно было ясно: не будет никакого смысла  высаживаться  на  юге  Франции,

если мы не  сделаем  это  вовремя.  Одной  только  угрозы  высадки  было  бы

достаточно  для  того,  чтобы  сковать  германские  войска  в  этом  районе.

Настоящее вторжение заставило бы противника усилить эти войска.  Но  раз  мы

начали бои в Нормандии, значение операции "Энвил"  существенно  уменьшилось,

потому что Гитлер едва ли стал бы  оттягивать  силы  с  главного  фронта  на

севере для того, чтобы удержать свои позиции  в  Провансе.  Если  мы  вообще

собирались вторгнуться в Ривьеру, мы должны были  сделать  это  одновременно

или перед самой высадкой в Нормандии, и именно таковы были  наши  намерения,

когда мы готовили свои планы на Тегеранской конференции.

   Было также  и  другое  соображение,  ставившее  под  сомнение  полезность

операции "Энвил". Многие войска, необходимые для этой операции, то есть  для

настоящего вторжения, а не для маневра с целью отвлечения сил противника или

для угрозы ему, должны были быть взяты из  наших  армий  в  Италии.  Но  они

должны были выполнить сначала трудную и важную  задачу  -  захватить  Рим  и

аэродромы. До тех пор пока это не было сделано, нельзя было брать войска  из

сил Александера. Прежде чем начать операцию  "Энвил",  надо  было  захватить

Рим.

   Все зависело от занятия Рима. Если бы нам удалось захватить  его  быстро,

все  обошлось  бы  хорошо.  Тогда  можно  было  бы  перебросить   войска   с

Итальянского фронта для осуществления операции "Энвил" в  подходящее  время.

Если же Рим не удастся быстро захватить, тогда достаточно будет отвлекающего

маневра. Если мы  предпримем  настоящую  высадку,  но  после  того  как  уже

начнется операция "Оверлорд",  нашим  войскам  придется  проделать  довольно

длинный путь, прежде чем они смогут соединиться с армиями Эйзенхауэра,  и  к

тому времени битва на  побережье  уже  закончится.  Они  пришли  бы  слишком

поздно, чтобы оказать  помощь.  Именно  так  и  произошло,  и  это  казалось

вероятным еще в начале 1944 года.

   На Тегеранской конференции мы уверенно рассчитывали добраться до  Рима  в

начале  весны,  но  это  оказалось  невозможным.  Крупный  десант  в  Анцио,

предпринятый с целью ускорить захват Рима, заставил германское  командование

перебросить восемь - десять дивизий с важнейшего театра военных действий, то

есть больше,  чем  предполагалось  оттянуть  к  Ривьере  операцией  "Энвил".

Фактически этот десант заменил "Энвил", достигнув намеченной  цели.  Тем  не

менее план наступления на Ривьеру продолжал оставаться  в  силе,  как  будто

ничего не произошло.

   Помимо операции "Энвил", будущее  которой  неясно  вырисовывалось,  часть

наших лучших дивизий,  находившихся  в  Италии,  была  с  полным  основанием

выделена для главной операции "Оверлорд" и отправлена в Англию еще до  конца

1943 года. Таким образом, Александер был  ослаблен,  а  Кессельринг  усилен.

Немцы послали подкрепления в Италию, парировали внезапный  удар  у  Анцио  и

задержали наше наступление на Рим почти  до  самого  дня  "Д".  Ожесточенные

сражения, конечно, поглотили значительные резервы противника, которые в ином

случае могли бы быть использованы во Франции. Этим мы,  несомненно,  помогли

осуществлению операции "Оверлорд" в первые критические дни, и тем не менее в

Средиземном море наше продвижение сильно задержалось.

   Другим препятствием была нехватка десантных судов.  Многие  из  них  были

переключены на операцию "Оверлорд". Операцию  "Энвил"  нельзя  было  начать,

пока эти суда не вернутся, а это зависело от хода событий в  Нормандии.  Эти

обстоятельства были давно учтены, и еще 21 марта верховный главнокомандующий

вооруженными силами союзников на Средиземном море генерал  Мэйтлэнд  Вильсон

сообщил, что операцию "Энвил" невозможно начать  до  конца  июля.  Затем  он

перенес этот срок на середину августа  и  заявил,  что  операции  "Оверлорд"

можно было бы лучше всего помочь, отказавшись от наступления  на  Ривьеру  и

сосредоточив внимание на Италии.

   После падения Рима 4 июня этот вопрос надо было  пересмотреть  и  решить,

должны ли мы осуществить операцию "Энвил" или же следует  разработать  новый

план.

   Генералу  Эйзенхауэру,  естественно,  хотелось  усилить   наступление   в

Северо-Западной   Европе   всеми   имеющимися   средствами.   Стратегические

возможности в Северной Италии не привлекали его, но  он  согласился  вернуть

десантные суда по возможности скорее, если это приведет к ускорению операции

"Энвил". Американские начальники штабов согласились с  Эйзенхауэром,  строго

придерживаясь тезиса максимального сосредоточения сил на  решающем  участке,

которым, по их мнению, была только Северо-Западная  Европа.  Их  поддерживал

президент, помнивший соглашения, заключенные со Сталиным много месяцев назад

в  Тегеране.  Однако  вся  обстановка  изменилась  в  результате   задержки,

происшедшей в Италии.

 

 

 

   БАЛКАНСКИЕ СУДОРОГИ: ПОБЕДЫ РУССКИХ

 

   x x x

 

   Летняя кампания русских была эпопеей  блестящих  успехов.  Здесь  я  могу

рассказать об этой кампании лишь суммарно.

   Продвижение началось  с  второстепенного  наступления  на  финнов.  Между

Ладожским  озером  и  морем  финны  углубили  и   укрепили   прежнюю   линию

Маннергейма, превратив ее в мощную оборонительную  систему.  Однако  русские

войска, весьма отличавшиеся по качеству  и  по  вооружению  от  тех  русских

войск, которые сражались здесь в 1940 году, произвели прорыв после  12  дней

ожесточенных боев и 21  июня  захватили  Выборг.  В  тот  же  день  начались

операции по очищению северного берега Ладожского озера, а к концу месяца они

отбросили противника и вновь завладели  железной  дорогой  из  Ленинграда  в

Мурманск - конечный пункт наших арктических конвоев. Финны  некоторое  время

продолжали  воевать  при  поддержке  немецких  войск,  но  им   уже   попало

достаточно, и 25 августа они запросили перемирия.

   Наступление на германский фронт между Витебском  и  Гомелем  началось  23

июня. Эти города, а также Бобруйск, Могилев и многие другие города и деревни

были превращены в сильно укрепленные позиции с  круговой  обороной,  но  они

один за другим были окружены и захвачены, и сразу же русские армии хлынули в

образовавшиеся бреши. В течение недели они прорвались на  глубину  80  миль.

Быстро развивая свой успех, они захватили 3 июля  Минск  и  замкнули  кольцо

вокруг отступающего врага по спешно созданной линии, идущей к югу от  Вильно

до Припятских  болот,  откуда  немцы  были  вскоре  вытеснены  непреодолимым

русским потоком. В конце июля Красная Армия вышла к Неману у Ковно и Гродно.

Продвинувшись на 250 миль за пять недель, они  временно  остановились  здесь

для пополнения. Немцы понесли огромные потери. 25  дивизий  прекратили  свое

существование, и такое же количество было отрезано в Курляндии.

   Южнее Припятских болот успехи русских были не менее великолепны. 13  июля

была предпринята серия атак на линии фронта между Ковелем и Станиславом.  За

десять дней весь германский фронт был прорван и русские  взяли  Ярослав  (на

реке Сан), продвинувшись на 120  миль  в  западном  направлении.  Станислав,

Львов и Перемышль, изолированные этим наступлением, вскоре были обречены,  и

30 июля торжествующие  русские  форсировали  Вислу  южнее  Сандомира.  Здесь

необходимо  было  остановиться  из-за  снабжения.  Форсирование  Вислы  было

воспринято  польским  движением  Сопротивления  в  Варшаве  как   сигнал   к

злополучному восстанию, о котором рассказывается в другой главе.

   В этой великой кампании имелся и другой далеко идущий  успех  русских.  К

югу от этих районов их побед простиралась Румыния. Далеко продвинутая вперед

германская линия от Черновцов до Черного моря преграждала до августа путь  в

Румынию, к нефтепромыслам Плоешти и на Балканы.  Эта  линия  была  ослаблена

отводом войск для поддержания рушившейся  линии  дальше  на  севере,  и  под

ударами сильных атак, начавшихся 22 августа, она быстро распалась. С помощью

десантов на побережье  русские  быстро  расправились  с  противником.  Немцы

потеряли 16 дивизий. 23 августа  в  Бухаресте  был  совершен  организованный

молодым  королем  Михаем  и  его  ближайшими   советниками   государственный

переворот, который привел к полному изменению всей военной  обстановки.  Все

румынские армии, до одного человека, последовали за своим королем. В течение

трех дней до прибытия советских войск германские войска были разоружены  или

отступили за северные границы. К 1  сентября  немцы  эвакуировали  Бухарест.

Румынские армии распались, и страна была захвачена. Румынское  правительство

капитулировало. Болгария, после того как она в последние  минуты  попыталась

объявить войну Германии, была  занята.  Двигаясь  на  запад,  русские  армии

достигли долины Дуная и  через  Трансильванские  Альпы  вышли  к  венгерской

границе, в то же время их левый фланг южнее Дуная развернулся вдоль  границы

Югославии. Здесь они подготовились к большому наступлению на запад,  которое

впоследствии привело их в Вену.

 

 

 

   ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ

 

   1   сентября   генерал   Эйзенхауэр   в   соответствии   с    достигнутой

договоренностью принял непосредственное командование сухопутными войсками  в

Северной  Франции.  В  них  входили  английская  21-я   группа   армий   под

командованием фельдмаршала Монтгомери и американская 12-я группа  армий  под

командованием Омара Брэдли, боевыми  действиями  которой  до  этого  времени

управлял Монтгомери. Всего в распоряжении Эйзенхауэра находилось пять армий.

В состав 21-й группы  армий  Монтгомери  входили  канадская  1-я  армия  под

командованием генерала Крерара и  английская  2-я  армия  под  командованием

генерала Демпси - всего четырнадцать дивизий и семь бронетанковых бригад.  В

состав американской 12-й группы армий, находившейся  на  их  правом  фланге,

входили  1-я  армия  под  командованием  генерала  Ходжеса,  3-я  армия  под

командованием генерала Паттона и еще не участвовавшая в операциях 9-я  армия

под  командованием  генерала  Симпсона.  Таким   образом,   в   распоряжении

Эйзенхауэра имелось более 37 дивизий, или свыше  500  тысяч  бойцов.  Каждой

группе армий был придан собственный авиационный  корпус  поддержки  наземных

войск; все эти  авиационные  силы  находились  в  ведении  главного  маршала

авиации Ли-Меллори.

   Эта мощная армия гнала остатки германских армий на восток,  которых  наши

превосходящие военно-воздушные силы изматывали  днем  и  ночью.  Силы  врага

тогда еще составляли примерно 17 дивизий,  однако,  прежде  чем  они  сумели

переформироваться и получить подкрепления, большинство из них в значительной

мере утратили боеспособность.

   Эйзенхауэр планировал продвинуться на северо-восток  как  можно  большими

силами и так быстро, как это позволяли линии  снабжения.  В  соответствии  с

этим основная тяжесть ложилась на английскую 21-ю группу армий,  которая  на

пути следования вдоль побережья Ла-Манша должна  была  не  только  захватить

пусковые станции самолетов-снарядов, но и  занять  Антверпен.  Без  огромной

гавани  этого  города  всякое  продвижение  через  нижнее  течение  Рейна  и

вступление на равнины Северной Германии было  бы  невозможным.  Американская

12-я группа армий также должна была преследовать врага: ее 1-я армия  должна

была идти  вровень  с  англичанами,  а  остальные,  двигаясь  на  восток  по

направлению к Вердену и верхнему течению реки Маас, должны были готовиться к

удару в направлении Саара.

   Монтгомери внес два контрпредложения. Одно из  них,  выдвинутое  в  конце

августа, предусматривало, что его группа армий и 12-я группа армий совместно

нанесут удар в северном направлении крупными силами примерно сорока дивизий.

Второе предложение от 4 сентября  предусматривало  нанесение  только  одного

удара - либо по направлению к Руру, либо по направлению к Саару. Какой бы из

этих  вариантов  ни  был  избран,  войска  нужно   было   обеспечить   всеми

необходимыми ресурсами и снабжением. Он требовал, чтобы остальной фронт  был

ограничен в интересах главного удара, руководить  которым  должен  был  один

командующий - он сам или Брэдли, в зависимости от обстоятельств. Он  считал,

что таким образом, пожалуй, удастся достичь  Берлина,  и  полагал,  что  Рур

предпочтительнее Саара.

   Однако Эйзенхауэр придерживался своего  плана.  Германия  все  еще  имела

резервы внутри страны, и он считал, что если  бросить  далеко  вперед  через

Рейн сравнительно небольшие силы, то это сыграет на руку врагу.  Он  считал,

что 21-й группе армий было бы лучше приложить  все  усилия  с  целью  занять

плацдарм на другом берегу Рейна, а 12-й  группе  армий  -  продвигаться  как

можно дальше против линии Зигфрида.

   Стратеги могут вести длительные дискуссии по этим вопросам.

   Дискуссии не остановили преследования противника, но количество  дивизий,

которые можно было использовать, а также темпы  и  масштабы  их  продвижения

целиком  зависели   от   портов,   транспорта   и   снабжения.   Боеприпасов

использовалось сравнительно мало,  однако  любое  передвижение  зависело  от

продовольствия и прежде всего от бензина. В нашем распоряжении имелись  лишь

порты Шербур и "Малберри" в Арроманше, да и те с каждым днем оставались  все

дальше позади. Линия фронта по-прежнему тянулась от Нормандии,  и  ежедневно

нужно было перебрасывать на все увеличивавшееся расстояние  около  20  тысяч

тонн различных грузов, а также  материалы  для  ремонта  дорог  и  мостов  и

строительства аэродромов. Порты Бретани после захвата оказались бы еще более

отдаленными, однако порты Ла-Манша к северу от Гавра и  особенно  Антверпен,

если бы нам их удалось захватить прежде, чем они будут  серьезно  разрушены,

имели бы очень важное значение.

   Поэтому  Антверпен  служил   непосредственным   объектом   группы   армий

Монтгомери.  3  сентября  гвардейская  бронетанковая  дивизия   вступила   в

Брюссель, поспешно эвакуированный немцами,  и,  как  и  повсюду  в  Бельгии,

хорошо организованное движение  Сопротивления  приветствовало  гвардейцев  и

оказывало им большую помощь. Оттуда гвардейцы повернули на восток к  Лувену,

и 4 сентября 11 -я бронетанковая дивизия вступила в Антверпен, где, к нашему

удивлению и великой радости, обнаружила, что порт остался почти  нетронутым.

Наступление развивалось так быстро - свыше 200 миль было пройдено менее  чем

за четыре дня, - что враг едва унес ноги и не успел  заняться,  как  обычно,

тщательным разрушением портовых сооружений. Западнее  12-й  корпус  встретил

более сильное сопротивление, но достиг  своей  главной  цели  -  Гента  -  5

сентября.

   Рывок  вперед  был  завершен,  стало  ясно,  что  необходима   остановка.

Противнику  удалось  уничтожить  переправы  через   канал   Альберта   между

Антверпеном и Хаселтом, и 30-й корпус обнаружил,  что  этот  канал  защищают

примерно  десять  батальонов.  Гвардейцы  подошли  к  каналу  Маас-Шельда  и

захватили мост, оставшийся неразрушенным.

 

   x x x

 

   Перед канадской 1-й армией тем временем стояла серьезная и  ответственная

задача - очистить западный фланг. Ее командующий генерал Крерар имел в своем

распоряжении английский 1-й корпус и  канадский  2-й  корпус,  куда  входила

польская бронетанковая дивизия. Их главная  задача  состояла  в  том,  чтобы

очистить порты Ла-Манша  к  северу  от  Гавра,  захватить  пусковые  станции

самолетов-снарядов и закрепиться на  южном  берегу  Шельды.  Хотя  Антверпен

находился в наших руках, наши корабли могли  подходить  к  нему  лишь  через

извилистое, трудно проходимое устье  Шельды.  Эти  тяжелые  и  дорогостоящие

операции выпали главным образом на  долю  этой  канадской  армии,  и  многое

зависело от ее успеха. Несмотря на обстрел с  моря  из  15-дюймовых  орудий,

несмотря на то, что с воздуха было сброшено более 10 тысяч тонн бомб,  немцы

сдали Гавр лишь 12 сентября. Дьепп был взят 1 сентября. К  6  сентября  были

взяты Булонь и Кале, затем Дюнкерк. К 9 сентября  канадская  армия  очистила

весь Па-де-Кале с его пусковыми станциями  самолетов-снарядов  и  подошла  к

Брюгге. Гент был взят польской бронетанковой дивизией. Булонь, с 10 тысячами

пленных, пала 22 сентября, а Кале - 30 сентября. Дюнкерк с  его  12-тысячным

гарнизоном был лишь изолирован, поскольку наступление к Шельде имело гораздо

более важное значение.

   Наступление американцев за Парижем также велось с присущей Брэдли  и  его

пылким офицерам стремительностью. Перейдя Сену правее англичан, американская

1-я армия двинулась к Намюру и Льежу. Она  подошла  к  Шарлеруа  и  Монсу  3

сентября, отрезав и захватив в большом мешке 30 тысяч немцев  к  юго-востоку

от Монса; затем, повернув на восток, она освободила 8 сентября Льеж,  а  два

дня спустя - город Люксембург. Сопротивление  усиливалось,  но  12-го  числа

американская 1-я армия подошла к германской границе  на  фронте  шириной  60

миль и прорвала линию Зигфрида южнее Ахена. За  две  недели  она  освободила

весь Люксембург и Южную Бельгию. Американская 3-я армия захватила 31 августа

Верден и перешла Маас. Неделю спустя она  имела  достаточно  бензина,  чтобы

дойти до Мозеля. Противник наскреб достаточно сил, чтобы удержаться на  этой

реке, а в Меце находился большой  и  решительно  сопротивлявшийся  гарнизон.

Однако к 16 сентября были захвачены плацдармы у Нанси и немного южнее  Меца.

Американская 7-я и французская 1-я армии,  составлявшие  теперь  6-ю  группу

армий под командованием генерала Деверса, после высадки в Южной  Франции  11

сентября встретились с патрулями армии Паттона к западу от Дижона.  Повернув

на восток, они выравнялись с главными наступавшими силами на  линии,  шедшей

от Эпиналя на юг к швейцарской  границе.  Это  был  конец  великой  кампании

преследования.  На  протяжении  следующих  нескольких   месяцев   мы   могли

продвигаться лишь с тяжелыми  боями.  Сопротивление  противника  повсеместно

усиливалось, а наши линии снабжения были растянуты до  предела.  Нужно  было

исправить положение, усилить  и  пополнить  вырвавшиеся  вперед  соединения,

чтобы подготовить их к предстоявшим осенним боям.

 

 

 

   ПРЕЛЮДИЯ К ВИЗИТУ В МОСКВУ

 

   x x x

 

   В соответствии с соглашением, достигнутым летом между мною и президентом,

в течение  трех  месяцев  действовала  договоренность  относительно  раздела

ответственности за  различные  страны,  захваченные  продвигающимися  вперед

армиями. Однако с наступлением осени  положение  во  всей  Восточной  Европе

становилось все более напряженным. Мне хотелось снова лично  встретиться  со

Сталиным, с которым я не виделся со времени Тегерана. Несмотря на варшавскую

трагедию, я чувствовал, что после успешного начала операции "Оверлорд"  меня

с ним  связывают  новые  узы.  Русские  армии  оказывали  сильный  нажим  на

Балканском театре военных действий, а Румыния и  Болгария  находились  в  их

власти. Поскольку победа Великого  союза  становилась  лишь  делом  времени,

естественно, что устремления русских возрастали. Коммунизм  поднимал  голову

за победоносным русским фронтом. Россия была спасительницей, а  коммунизм  -

евангелием, которое она с собой несла(11).

   Я никогда не считал, что наши отношения с Румынией и Болгарией в  прошлом

требовали от нас каких-то особых жертв. Однако судьба Польши  и  Греции  нас

касалась непосредственно: из-за Польши мы вступили в войну; ради  Греции  мы

предпринимали мучительные  усилия.  Правительства  обеих  этих  стран  нашли

убежище в Лондоне, и мы считали себя ответственными за их возвращение,  если

народы этих стран действительно этого захотят. Соединенные Штаты в  основном

разделяли эти чувства, но до их  сознания  очень  медленно  доходило  резкое

усиление коммунистического влияния, которое предшествовало  и  следовало  за

продвижением   мощных   армий,   управлявшихся   из   Кремля.   Я   надеялся

воспользоваться   улучшением   отношений   с   Советами,   чтобы    добиться

удовлетворительного решения этих новых проблем, возникавших между Востоком и

Западом.

   Помимо этих  серьезных  вопросов,  касавшихся  всей  Центральной  Европы,

нашего внимания требовали проблемы  создания  международной  организации.  В

августе  -  октябре  в  Думбартон-Оксе  (Вашингтон)  состоялась   длительная

конференция,  на  которой  США,  Англия,  СССР  и  Китай  разработали   ныне

общеизвестный план сохранения всеобщего  мира.  Они  предложили,  чтобы  все

миролюбивые государства вступили в новую организацию, названную Организацией

Объединенных Наций. В ходе переговоров выявились многочисленные  разногласия

между тремя великими союзниками,  о  которых  будет  сказано  в  дальнейшем.

Кремль не имел намерения вступать в международный орган, в котором его могли

бы забаллотировать многочисленные малые страны, которые, хотя и  не  были  в

состоянии влиять на ход войны, безусловно, стали бы претендовать  на  равный

статус после победы. Я был уверен, что мы можем прийти к хорошим решениям  с

Россией лишь в период, когда мы связаны с нею товариществом в борьбе  против

общего врага. Гитлер и гитлеризм были  обречены,  но  что  произойдет  после

Гитлера?

 

   x x x

 

   На конференции в Думбартон-Оксе не было достигнуто  никакого  соглашения,

однако я ощущал острую потребность повидаться со Сталиным, с которым, как  я

всегда считал, можно поговорить по-человечески.

 

                                        Премьер-министр - маршалу Сталину

                                        27 сентября 1944 года

   "1. Я был весьма рад, узнав от Посла сэра А. Кларка Керра о той  похвале,

с которой Вы отозвались о британских и американских операциях во Франции. Мы

весьма ценим такие высказывания,  исходящие  от  вождя  героических  русских

армий. Я воспользуюсь случаем, чтобы повторить завтра в Палате общин то, что

я сказал раньше, что именно русская  армия  выпустила  кишки  из  германской

военной машины и в настоящий момент сдерживает на своем  фронте  несравненно

большую часть сил противника.

   2. Я только что вернулся после долгих  бесед  с  Президентом,  и  я  могу

заверить Вас в нашей твердой уверенности, что на соглашении наших трех стран

- Британии, Соединенных Штатов и Союза Советских Социалистических  Республик

- покоятся  надежды  всего  мира.  Я  был  очень  огорчен,  узнав,  что  Вам

нездоровилось в последнее время и что Ваши доктора  против  того,  чтобы  Вы

предпринимали длительные путешествия по воздуху. Президент считал, что Гаага

была бы хорошим местом для нашей встречи. Мы еще не захватили  этого  места,

но возможно, что ход войны, даже до  рождества,  сможет  изменить  положение

вдоль балтийского побережья в такой  степени,  что  Ваша  поездка  не  будет

утомительной или трудной. Однако нам предстоит много тяжелых боев  до  того,

как можно будет составить какой-либо подобный план.

   3. Строго доверительно. Президент намеревается посетить Англию,  а  затем

Францию, а также Бельгию, Люксембург  и  Нидерланды  вскоре  после  выборов,

независимо от победы или поражения. Информация, которой я  располагаю,  дает

мне основание думать, что он победит.

   4.  Я  искренне  желаю,  и  я  знаю,  что  этого  желает   и   Президент,

вмешательства Советов в японскую войну, как было обещано  Вами  в  Тегеране,

как только германская армия будет разбита и  уничтожена.  Открытие  русского

военного фронта против японцев заставило бы их  гореть  и  истекать  кровью,

особенно в воздухе, так что это значительно ускорило бы их  поражение.  Судя

по тому, что я узнал о  внутреннем  положении  Японии,  а  также  о  чувстве

безнадежности, гнетущем ее народ, я считаю вполне возможным, что, как только

нацисты будут разгромлены, трехсторонние призывы  к  Японии  капитулировать,

исходящие из наших трех великих держав, могут быть  решающими.  Конечно,  мы

должны тщательно рассмотреть все эти планы вместе. Я был бы рад  приехать  в

Москву в октябре, если я смогу отлучиться отсюда. Если я не смогу,  то  Идеи

был бы готов заменить меня. Тем временем я шлю  Вам  и  г-ну  Молотову  свои

самые искренние добрые пожелания".

 

                                        Премьер-министр - президенту Рузвельту

                                        29 сентября 1944 года

   "...Во время разговора с Кларком Керром и Гарриманом вчера вечером Д. Дж.

держался приветливо и дружественно. Однако он "жаловался на свое  здоровье".

Он сказал, что чувствует себя хорошо только в Москве и что даже его  поездки

на фронт были ему вредны. Его врачи возражают против того, чтобы он летал на

самолете; после поездки в Тегеран он в течение двух недель не мог оправиться

и т. д.

   При таких обстоятельствах Антони и я серьезно подумываем о том,  чтобы  в

ближайшее время полететь туда.  Путь  теперь  стал  короче.  Сталин  еще  не

ответил на наше предложение. Мы поставим перед собой  две  основные  задачи:

во-первых,  договориться  о  том,  чтобы  он  выступил  против  Японии,   и,

во-вторых, попытаться добиться дружеского урегулирования с Польшей.  Есть  и

другие вопросы, касающиеся  Югославии  и  Греции,  которые  мы  также  будем

обсуждать. Мы будем держать  Вас  в  курсе  всех  дел.  Мы,  конечно,  будем

приветствовать  помощь  Аверелла  или  Вы,  быть  может,   сумеете   послать

Стеттиниуса или  Маршалла?  Я  совершенно  уверен  в  необходимости  личного

контакта.

   Мне кажется почти несомненным, что Германия не  будет  побеждена  в  этом

году. Судя по одной из телеграмм, Омар Брэдли уже думает об  операции  через

Рейн в середине ноября; я отметил и другие признаки  усиления  сопротивления

немцев..."

 

 

 

 

   ОКТЯБРЬ В МОСКВЕ

 

   В Москву мы прибыли во второй половине дня 9 октября.  Нас  исключительно

сердечно  и  торжественно  встретили  Молотов  и  многие  высокопоставленные

русские деятели.  На  этот  раз  нас  поместили  в  самой  Москве  со  всеми

удобствами. В моем распоряжении находился небольшой, прекрасно  обставленный

дом, в распоряжении Антони - другой дом поблизости. Мы были рады возможности

пообедать вдвоем и отдохнуть. В  10  часов  вечера  состоялась  наша  первая

важная встреча в Кремле. На ней присутствовали только Сталин, Молотов, Идеи,

Гарриман и я, а также майор Бирс и  Павлов  в  качестве  переводчиков.  Было

решено тотчас же пригласить в Москву  польского  премьер-министра,  министра

иностранных дел Ромера и седобородого, престарелого  академика  Грабского  -

обаятельного  и  очень  способного  человека.   Поэтому   я   телеграфировал

Миколайчику, что мы ожидаем его и его друзей  для  переговоров  с  Советским

правительством и нами, а также с люблинским польским комитетом. Я  дал  ясно

понять, что отказ приехать и принять  участие  в  этих  переговорах  был  бы

равносилен прямому отклонению нашего совета и освободил бы нас от дальнейшей

ответственности по отношению к лондонскому польскому правительству.

   Создалась деловая атмосфера, и я заявил: "Давайте урегулируем  наши  дела

на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии  и  Болгарии.  У  нас  есть  там

интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков.  Что  касается

Англии и  России,  согласны  ли  вы  на  то,  чтобы  занимать  преобладающее

положение на 90  процентов  в  Румынии,  на  то,  чтобы  мы  занимали  также

преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам -  в  Югославии?"

Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:

   "Румыния Россия - 90 процентов Другие - 10 процентов

   Греция Великобритания (в согласии с США)  -  90  процентов  Россия  -  10

процентов

   Югославия - 50:50 процентов

   Венгрия - 50:50 процентов

   Болгария Россия - 75 процентов Другие - 25 процентов".

   Я передал этот листок Сталину,  который  к  этому  времени  уже  выслушал

перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив

на листке большую птичку, вернул его мне.  Для  урегулирования  всего  этого

вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы  это

написать.

   Конечно, мы долго  и  тщательно  обсуждали  наш  вопрос  и,  кроме  того,

касались лишь непосредственных мероприятий  военного  времени.  Обе  стороны

откладывали все более крупные вопросы до мирной конференции, которая, как мы

тогда надеялись, состоится после того, как будет выиграна война.

   Затем наступило длительное молчание. Исписанный карандашом листок  бумаги

лежал в  центре  стола.  Наконец,  я  сказал:  "Не  покажется  ли  несколько

циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно  важное  значение  для

миллионов людей, как бы  экспромтом?  Давайте  сожжем  эту  бумажку".  "Нет,

оставьте ее себе", - сказал Сталин.

   Я поднял также вопрос о Германии, и было решено,  но  наши  два  министра

иностранных дел вместе с Гарриманом займутся  им.  Я  сообщил  Сталину,  что

американцы в ходе наших дальнейших переговоров изложат ему в основных чертах

свой план операций на Тихом океане на 1945 год.

 

   x x x

 

   Затем мы отправили совместное послание Рузвельту по поводу  нашей  первой

беседы.

 

                                        Премьер-министр и маршал Сталин - президенту Рузвельту

                                        10 октября 1944 года

   "1. В неофициальной  беседе  мы  в  предварительном  порядке  рассмотрели

ситуацию в той степени, в которой она касается нас,  и  составили  программу

наших встреч, как протокольных, так и других. Мы пригласили гг. Миколайчика,

Ромера и Грабского немедленно прибыть для дальнейших переговоров с нами и  с

Польским Национальным Комитетом. Мы договорились не касаться в наших беседах

вопросов Думбартон-Окса и о том, что они будут обсуждаться, когда мы  втроем

сможем встретиться вместе. Мы должны рассмотреть вопрос  о  том,  как  лучше

всего согласовать политику в отношении балканских стран, включая  Венгрию  и

Турцию. Мы договорились о том, что г-н  Гарриман  будет  присутствовать  как

наблюдатель на всех встречах, когда речь будет идти о важных делах, и о том,

чтобы генерал Дин присутствовал, когда будут обсуждаться военные вопросы. Мы

договорились  о  техническом  контакте  между  нашими  высшими  офицерами  и

генералом Дином по военным аспектам на любых встречах,  которые  могут  быть

необходимы  позже  в  нашем  присутствии,  и  о  встречах   двух   Министров

Иностранных Дел вместе с г-ном Гарриманом. Мы будем держать Вас полностью  в

курсе дела сами о том, как идут наши дела.

   2. Мы пользуемся этим случаем, чтобы послать  Вам  наши  самые  сердечные

добрые пожелания и выразить наши поздравления по поводу доблести вооруженных

сил Соединенных Штатов и по поводу руководства генералом Эйзенхауэром войной

на Западе".

 

   x x x

 

   Вечером 11  октября  Сталин  прибыл  на  обед  в  английское  посольство.

Английскому послу  впервые  удалось  этого  добиться.  Полиция  приняла  все

необходимые меры предосторожности. Один из моих гостей,  Вышинский,  проходя

мимо вооруженной  охраны  НКВД,  стоявшей  на  лестнице,  заметил:  "Видимо,

Красная Армия одержала новую победу. Она заняла английское посольство".

   До поздней ночи мы вели переговоры на всевозможные темы  в  неофициальной

атмосфере. Помимо прочего, мы обсуждали вопрос о будущих всеобщих выборах  в

Англии.  Сталин  заявил,  что  он  не  сомневается  в  их  исходе:   победят

консерваторы. Политическую  жизнь  других  стран  понять  еще  труднее,  чем

политическую жизнь собственной страны.

   Президент прислал нам ободряющее послание:

 

                                        Президент Рузвельт - премьер-министру и маршалу Сталину

                                        12 октября 1944 года

   "Благодарю за Ваше совместное послание от 10 октября.

   Я был очень рад узнать, что Вы оба договариваетесь об общей точке  зрения

в отношении международных политических дел, в которых мы все  заинтересованы

ввиду наших нынешних и будущих общих усилий, направленных  к  предотвращению

международных войн".

 

   x x x

 

   13 октября, в 5 часов вечера, мы собрались на Спиридоновке, где Советское

правительство устраивает  приемы.  Здесь  мы  выслушали  Миколайчика  и  его

коллег.  Эти  переговоры  проводились  в  порядке  подготовки  к  следующему

совещанию, на  котором  английская  и  американская  делегации  должны  были

встретиться с люблинскими поляками.  Я  усиленно  настаивал  на  том,  чтобы

Миколайчик подумал о двух  вещах  -  о  принятии  дефакто  линии  Керзона  с

двусторонним обменом  населения  и  о  дружеских  переговорах  с  люблинским

Польским комитетом, чтобы можно было создать объединенную Польшу. Я  сказал,

что произойдут определенные изменения, но  было  бы  лучше  всего,  если  бы

единство было установлено сейчас, на  этом  завершающем  этапе  войны,  и  я

просил поляков внимательно обсудить этот вопрос в тот же вечер. Идеи и я - к

их услугам. Для них было необходимо установить контакт с Польским  комитетом

и согласиться на линию Керзона в порядке рабочей договоренности,  подлежащей

обсуждению впоследствии на мирной конференции.

   В тот  же  день,  в  10  часов  вечера,  мы  встретились  с  членами  так

называемого  Польского  национального  комитета.  Вскоре  стало  ясно,   что

люблинские поляки -  просто  пешки  России.  Они  так  тщательно  выучили  и

затвердили свою  роль,  что  даже  их  хозяева,  видимо,  считали,  что  они

перебарщивают. Так, например, их руководитель Берут говорил так: "Мы явились

сюда с целью потребовать от имени Польши, чтобы  Львов  принадлежал  России.

Такова воля польского народа". Когда  эти  слова  перевели  с  польского  на

английский и русский языки, я взглянул на Сталина и увидел промелькнувшее  в

его выразительных глазах понимание, как если бы он хотел спросить: "Ну,  что

вы скажете  о  нашей  советской  выучке?"  Пространное  выступление  другого

люблинского руководителя, Осубка-Моравского,  было  столь  же  гнетущим.  На

Идена трое люблинских поляков произвели самое неблагоприятное впечатление.

   Совещание  продолжалось  более  шести  часов,  но  результаты   оказались

минимальными.

 

   x x x

 

   14 октября  состоялось  грандиозное  представление  в  Большом  театре  -

сначала балет, затем опера и в завершение программы  великолепные  пляски  и

пение хора Советской Армии. Сталин и я находились в царской ложе, и  зрители

устроили нам восторженную овацию. После театра у  нас  состоялась  в  Кремле

исключительно интересная и успешная беседа на военные темы. Со Сталиным были

Молотов и генерал Антонов. Гарриман  привез  с  собой  генерала  Дина.  Меня

сопровождали Брук, Исмей и глава  нашей  военной  миссии  в  Москве  генерал

Барроус.

   Мы начали с того, что ознакомили их с нашими  дальнейшими  намерениями  в

Северо-Западной Европе,  Италии  и  Бирме.  Затем  Дин  сделал  заявление  о

кампании на Тихом океане и в общих чертах  рассказал  о  том,  какая  помощь

Советов была бы особенно ценной после  того,  как  они  вступят  в  войну  с

Японией.  Затем  генерал  Антонов  сделал  весьма  откровенное  заявление  о

положении на Восточном фронте, о трудностях, с которыми встречаются  русские

армии, об их планах на будущее. Сталин время от времени  вставлял  несколько

слов, чтобы подчеркнуть особо важные моменты, и в заключение заверил  нас  в

том, что русские армии будут продвигаться  решительно  и  последовательно  к

Германии и что у нас нет ни  малейших  оснований  беспокоиться,  что  немцам

удастся перебросить какие-либо части с Восточного фронта.

   Не было никаких сомнений в том, что Советы намеревались вступить в  войну

против Японии  после  разгрома  Германии,  как  только  им  удастся  собрать

необходимые войска и снаряжение на Дальнем Востоке. Сталин воздерживался  от

обязательств в отношении какой-либо определенной даты. Он говорил о  периоде

в "несколько месяцев" после разгрома Германии. У нас создалось  впечатление,

что это следует понимать как три  или  четыре  месяца.  Русские  согласились

немедленно приступить к созданию запасов продовольствия и горючего на  своих

дальневосточных нефтяных промыслах и разрешить  американцам  воспользоваться

аэродромами и  другими  средствами  обслуживания  в  приморских  провинциях,

которые нужны были для американской стратегической авиации. Сталина, видимо,

не беспокоил  вопрос  о  том,  какое  впечатление  эти  приготовления  могут

произвести на японцев. На деле он надеялся, что  они  совершат  "упреждающее

нападение",  ибо  это  побудило  бы  русских  сражаться  наилучшим  образом.

"Русские, - заметил он, - должны будут знать, за что они сражаются".

   15-го у меня была высокая температура, и я не мог участвовать  во  втором

военном совещании, которое состоялось в тот вечер  в  Кремле.  Меня  заменил

Идеи, которого сопровождали Брук, Исмей и Барроус; Сталина, помимо  Молотова

и Антонова, сопровождал начальник штаба Советской Армии на  Дальнем  Востоке

генерал-лейтенант Шевченко. Гарриман снова присутствовал вместе с  генералом

Дином. Обсуждался исключительно вопрос об участии  Советов  в  войне  против

Японии. Были приняты важные решения.

   Сталин прежде всего согласился с тем,  что  мы  должны  согласовать  наши

военные  планы.  Он  просил   у   американцев   помощи   в   деле   создания

двух-трехмесячных запасов горючего, продовольствия и транспортных средств на

Дальнем Востоке и сказал, что, если это можно будет сделать и  если  удастся

внести ясность в политические вопросы, СССР  будет  готов  выступить  против

Японии примерно через три месяца после разгрома Германии.  Он  обещал  также

подготовить аэродромы в приморских провинциях для американской  и  советской

стратегической    авиации    и    безотлагательно    принять    американские

четырехмоторные  самолеты  и  инструкторов.  Совещания  между  советскими  и

американскими военными представителями в Москве должны начаться  немедленно,

и он обещал лично участвовать на первом из них.

   Вечером  17  октября  состоялась  наша  последняя  встреча.  Только   что

поступило  сообщение,  что  немцы  в  порядке  предосторожности   арестовали

адмирала Хорти сейчас, когда разваливается весь германский фронт в  Венгрии.

Я выразил надежду, что к Люблянскому перевалу удастся продвинуться как можно

быстрее, и добавил, что, по моему мнению, война вряд ли окончится до  весны.

Затем у нас состоялся первый разговор по вопросу о  Германии.  Было  решено,

что  Европейская  консультативная  комиссия  должна  детально  обсудить  эту

проблему.

 

   x x x

 

   Возвращаясь  самолетом  на  родину,  я  сообщил   президенту   дальнейшие

подробности наших переговоров.

 

                                        Премьер-министр - президенту Рузвельту

                                        22 октября 1944 года

   "1. В последний день нашего пребывания в Москве Миколайчик  встретился  в

Берутом,  который  признался,  что  сталкивается  с  трудностями.   50   его

сторонников были убиты в прошлом месяце. Многие поляки  предпочли  бежать  в

леса,  лишь  бы  не  присоединяться  к  его  войскам.  Приближающаяся   зима

предвещает  тяжелые  условия  за  линией  фронта,  поскольку  русская  армия

продвигается вперед, используя весь транспорт. Он настаивал, однако, на том,

что если Миколайчик будет премьером, он (Берут) должен  иметь  75  процентов

своих сторонников в кабинете. Миколайчик предложил, чтобы была  представлена

каждая из пяти польских партий, при этом он  должен  иметь  четыре  из  пяти

лучших постов, на которые он назначил бы людей из числа тех, кто не вызывает

неприязни у Сталина.

   2. Позже по моей просьбе Сталин принял Миколайчика и в  течение  полутора

часов вел с ним очень дружественную беседу.  Сталин  обещал  помочь  ему,  а

Миколайчик  обещал  сформировать  и  возглавить   правительство,   абсолютно

дружественное по отношению к русским. Он изложил свой план,  но  Сталин  дал

ясно понять, что люблинские поляки должны иметь большинство.

   3. После обеда в Кремле мы прямо заявили Сталину, что если  правительство

не будет состоять на 50 процентов из сторонников Миколайчика  плюс  он  сам,

западный мир не будет убежден в том, что сделка была  добросовестной,  и  не

поверит, что  создано  независимое  польское  правительство.  Сталин  сперва

ответил, что его удовлетворит соотношение 50:50, но  быстро  поправил  себя,

назвав худшую цифру. Одновременно Идеи занял аналогичную позицию в отношении

Молотова, который, казалось, лучше понимал этот вопрос. Не думаю, что вопрос

о  составе  правительства  окажется  непреодолимым  препятствием,  если  все

остальное будет урегулировано. Миколайчик ранее объяснил мне, что, возможно,

публично будет сделано одно  заявление,  чтобы  спасти  престиж  люблинского

правительства,  а  за  кулисами  между  поляками  будет  достигнута   другая

договоренность.

   4. Помимо вышеуказанного, Миколайчик намерен  доказать  своим  лондонским

коллегам необходимость согласиться на то, чтобы граница России проходила  по

линии Керзона и включала Львов. Я надеюсь,  что  нам,  быть  может,  удастся

добиться урегулирования даже в ближайшие две недели.  Если  это  удастся,  я

пошлю Вам телеграмму о том, в какую конкретную форму это вылилось, чтобы  Вы

могли сообщить, хотите ли Вы опубликовать это сейчас или повременить.

   5. В вопросе о главных  военных  преступниках  Д.  Дж.  неожиданно  занял

ультраприличную позицию. Не должно быть казней без суда; в противном  случае

мир скажет, что мы их боялись судить. Я указал  на  трудности,  связанные  с

международным правом, но он ответил, что, если не  будет  суда,  они  должны

быть приговорены не к  смертной  казни,  а  лишь  к  пожизненному  тюремному

заключению.

   6. Кроме того, мы в неофициальном  порядке  обсуждали  вопрос  о  будущем

разделе Германии.  Д.  Дж.  хочет,  чтобы  Польша,  Чехословакия  и  Венгрия

образовали сферу  независимых,  антинацистских,  прорусских  государств,  из

которых первые два могли бы объединиться. В противоположность своей  прежней

точке зрения он был бы рад видеть  Вену  столицей  федерации  южногерманских

государств, включая Австрию, Баварию, Вюртемберг и Баден. Как Вам  известно,

идея  превращения  Вены  в  столицу  обширной  дунайской  федерации   всегда

привлекала меня, хотя я предпочел бы включить сюда Венгрию, против  чего  Д.

Дж. категорически возражает.

   7. Что касается Пруссии, то Д. Дж. хотел бы отделить Рур и Саар,  вывести

их из строя и,  вероятно,  передать  под  международный  контроль,  а  также

создать обособленное государство в  Рейнской  области.  Он  хотел  бы  также

интернационализации Кильского канала.  Я  не  возражаю  против  такого  рода

мыслей. Однако Вы можете быть уверены в  том,  что  мы  не  приняли  никаких

окончательных решений и отложили их до встречи нашей Тройки.

   8. Я пришел в восторг, узнав от Д. Дж., что Вы предложили  встречу  нашей

Тройки в  конце  ноября  в  одном  из  черноморских  портов.  Я  считаю  это

великолепной идеей и надеюсь, что Вы поставите меня в известность об этом  в

свое время. Я приеду в любое место, куда пожелаете вы двое.

   9. Кроме того, Д. Дж. официально поднял вопрос о конвенции  в  Монтре  *,

желая изменить ее так, чтобы обеспечить  свободный  проход  русских  военных

кораблей. Мы не возражали против этого в принципе. Пересмотр явно необходим,

поскольку одним из подписавших эту конвенцию государств является  Япония,  а

Иненю упустил предоставившуюся ему в декабре прошлого года  возможность.  Мы

договорились о том, что русские должны разработать детальные предложения. Он

сказал, что они будут умеренными.

   10. Что касается признания нынешней французской  администрации  временным

правительством Франции, то я проконсультировался с кабинетом по  возвращении

домой.  Соединенное  Королевство  решительно  высказывается  за  немедленное

признание. Де Голль не является более  единственным  хозяином,  его  удается

держать в узде в большей степени, чем когда бы то  ни  было.  Я  по-прежнему

считаю, что, когда Эйзенхауэр объявит  о  передаче  под  управление  Франции

обширной внутренней зоны страны, больше уже  нельзя  будет  откладывать  это

ограниченное  признание.  Несомненно,  за  де   Голлем   стоит   большинство

французского народа, и французскому правительству нужна поддержка  в  борьбе

против  потенциальной   анархии   в   обширных   районах.   Я   буду   снова

телеграфировать Вам из Лондона. Сейчас я пролетаю над благословенной  памяти

Алаймейном.

   Шлю наилучшие пожелания".

 

   Президент ответил: Президент Рузвельт - премьер-министру 22 октября  1944

года

   "С     большой     радостью     узнал     о     Ваших      успехах      в

Мос---------------------------------------* Конвенция о решении относительно

черноморских  проливов.  кве  на  пути  к  компромиссному  решению  польской

проблемы.

   В том случае если решение будет достигнуто, я хотел  бы,  чтобы  со  мной

проконсультировались  относительно  желательности,  с  этой  точки   зрения,

отложить его опубликование примерно на две недели. Вы поймете меня.

   Здесь все идет хорошо в настоящее время.

   Ваше  сообщение  о  нынешней  позиции  Дяди  Дж.  в  вопросе  о   военных

преступниках, будущем Германии о конвенции в Монтре чрезвычайно интересно.

   Мы обсудим эти вопросы наряду с вопросом о наших усилиях в  тихоокеанской

войне на предстоящем трехстороннем совещании".

 

   x x x

 

   Уезжая после этих исключительно интересных двух недель, во время  которых

мы  сблизились  с  нашими  советскими  союзниками  в  большей  степени,  чем

когда-либо раньше или когда-либо впоследствии, я написал Сталину:

 

                                        Премьер-министр - маршалу Сталину

                                        20 октября 1944 года

   "Г-н Идеи и я уехали из Советского  Союза  освеженными  и  подкрепленными

переговорами, которые мы вели с Вами, Маршал Сталин, и с  Вашими  коллегами.

Эта памятная встреча в Москве показала, что нет вопросов, которые  не  могут

быть улажены  между  нами  в  откровенной  и  задушевной  беседе,  когда  мы

встречаемся друг с другом. Русское  прославленное  гостеприимство  превзошло

себя во время нашего визита. Как в Москве, так и в  Крыму,  где  мы  провели

несколько приятных часов, была проявлена самая большая  забота  об  удобстве

для меня и для моей группы. Я чрезвычайно признателен Вам и  всем,  кто  был

ответствен за эту заботу. Будем надеяться, что мы скоро встретимся вновь".

 

 

 

   ПРИГОТОВЛЕНИЯ К НОВОЙ КОНФЕРЕНЦИИ

 

   В предыдущих главах я проследил наступление советских  армий  к  границам

Польши и  Венгрии.  Заняв  20  октября  Белград,  русские  возобновили  свое

наступление вверх по долине  Дуная,  но,  чем  дальше  они  продвигались  по

Венгерской равнине, тем ожесточеннее становилось  сопротивление.  29  ноября

они создали плацдарм по ту  сторону  Дуная  в  80  милях  ниже  Будапешта  и

двинулись на север.  К  концу  декабря  столица  Венгрии  была  окончательно

окружена, и в течение шести недель в ней происходили самые  ожесточенные  за

всю войну уличные бои. На берегах  озера  Балатон  упорное  сопротивление  и

ожесточенные контратаки  немцев  также  остановили  наступление  русских  до

весны.

   В Польше русские потратили осенние месяцы на наращивание своих сил  после

поразительных летних наступательных операций.  В  январе  русские  уже  были

готовы. Двинувшись на запад со своих плацдармов у Сандомира, они пересекли в

конце месяца германскую границу и проникли в глубь  обширного  промышленного

бассейна Верхней Силезии. Дальше на севере, форсировав Вислу по обе  стороны

Варшавы, они захватили 17 января город и,  окружив  Познань,  устремились  к

нижнему течению Одера, а также к Штеттину и  Данцигу.  Одновременно,  сметая

все на своем пути, они занимали Восточную Пруссию с востока на юг.  К  концу

января они захватили ее целиком, за исключением хорошо обороняемой  крепости

Кенигсберг. Здесь так же, как и в Данциге, гарнизон  продолжал  упорную,  но

безнадежную оборону до апреля.  Немецкие  войска,  отрезанные  в  Курляндии,

оставались там до самой капитуляции, так как  Гитлер  не  позволял  им  уйти

оттуда.

   Советское верховное командование, располагавшее превосходящими  силами  в

соотношении, вероятно, 3:1  на  суше  и  господством  в  воздухе,  применило

стратегию, напоминающую окончательную победу Фоша в 1918 году. В  результате

целой серии сражений то здесь, то там на всем широком фронте  образовывались

один за другим прорывы, пока весь фронт не оказывался вынужденным отступить.

 

   x x x

 

   Кампания, которую мы сами вели на Западе, хотя  и  в  меньших  масштабах,

также привела нас к границам Германии, так что  к  концу  января  1945  года

гитлеровские  армии,  по  существу,  оказались  зажатыми  в  границах  своей

собственной территории, если не считать их ненадежных позиций  в  Венгрии  и

Северной  Италии.  Там,  как  уже  отмечалось,   искусное,   но   безнадежно

подорванное наступление Александера остановилось. В ноябре стратегическая  и

тактическая  авиация  начала  продолжавшуюся  шесть  месяцев   кампанию   по

разрушению железных дорог от самого рейха до Италии. В результате разрушения

трансформаторных  подстанций  по  большей  части  линии,  проходящей   через

Бреннерский перевал, противник  был  вынужден  перейти  от  электрической  к

паровой тяге,  и  переброска  его  подкреплений  и  материалов  была  сильно

затруднена.  Невозможно  описать   упорные   ежедневные   операции   союзной

тактической авиации,  которой  командовал  генерал  Кэннон,  непосредственно

подчинявшийся  главнокомандующему  авиацией  американскому  генералу  Экеру.

Уничтожая силы противника, несмотря на скверную погоду, она оказала  большую

помощь осенней кампании.

   Однако освобождение Италии закончилось только весной.

   Таково было военное положение накануне предстоявшей конференции "трех".

 

   x x x

 

   Политическое положение, во всяком случае в Восточной Европе, было  далеко

не  столь  удовлетворительным.  В  Греции  действительно  было   установлено

равновесие, хотя и ненадежное, и казалось,  что  довольно  скоро  там  можно

будет  сформировать  свободное  демократическое  правительство   на   основе

всеобщего избирательного права и тайного голосования. Но Румыния и  Болгария

перешли во власть советской военной оккупации.  Венгрия  и  Югославия  стали

полем сражений, а Польша, хотя  и  освобожденная  от  немцев,  лишь  сменила

одного  завоевателя  на  другого.  Неофициальное  и  временное   соглашение,

достигнутое мною со Сталиным во время моей поездки в Москву  в  октябре,  не

могло иметь и, с моей точки зрения, никогда не имело своей целью  определять

или влиять  на  дальнейшую  судьбу  этих  обширных  районов  после  разгрома

Германии.

   Весь вопрос о форме и структуре послевоенной Европы требовал  пересмотра.

Как относиться к Германии после того, как  нацисты  будут  побеждены?  Какой

помощи можно ждать от Советского Союза для окончательного разгрома Японии? А

когда кончится война, какие меры и какую организацию смогут  предложить  три

великих союзника для обеспечения будущего мира и правильного управления всем

миром? Переговоры в Думбартон-Оксе закончились разногласиями. Точно так  же,

правда в более узкой, но не менее важной форме, закончились переговоры между

опекаемыми  Советами  "люблинскими  поляками"  и  их  соотечественниками  из

Лондона, на которые Идеи и я с таким трудом добились согласия во время нашей

поездки в Кремль  в  октябре  1944  года.  Безрезультатная  переписка  между

президентом и Сталиным, о  которой  меня  постоянно  информировал  Рузвельт,

сопутствовала разрыву Миколайчика с его лондонскими коллегами, а  5  января,

вопреки желаниям Соединенных Штатов и  Англии,  Советы  признали  люблинский

комитет в качестве Временного правительства Польши.

 

 

 

   ЯЛТА: ПЛАНЫ УСТАНОВЛЕНИЯ МИРА ВО ВСЕМ МИРЕ

 

   Советская штаб-квартира в Ялте была расположена в Юсуповском  дворце.  Из

этого центра Сталин, Молотов и их генералы управляли  Россией  и  руководили

своим колоссальным  фронтом,  на  котором  происходили  в  это  время  самые

ожесточенные бои. Президенту Рузвельту был предоставлен еще более роскошный,

Ливадийский дворец, находившийся поблизости, и именно здесь, чтобы  избавить

его от физических неудобств, происходили все пленарные заседания.  Это  были

единственные неразрушенные здания в Ялте. Мне и  ведущим  членам  английской

делегации была предоставлена большая вилла, примерно на расстоянии пяти миль

отсюда, построенная  в  начале  XIX  столетия  английским  архитектором  для

русского графа Воронцова, бывшего некогда послом императора  при  английском

дворе. Остальных членов нашей делегации  разместили  в  двух  домах  отдыха,

примерно в 20 минутах хода  от  нас,  где  они,  включая  высокопоставленных

офицеров, спали по пять-шесть человек в комнате, но на это, казалось,  никто

не обращал внимания. Немцы эвакуировали окружающий район  только  за  десять

месяцев до нашего приезда, и все здания в округе были сильно разрушены.

   Наши хозяева сделали все возможное, чтобы создать нам комфорт, и  любезно

принимали к сведению любое, даже случайное замечание. Однажды Портал  пришел

в восторг, увидев большой стеклянный аквариум, в котором росли растения,  но

заметил, что там нет ни одной рыбки. Два дня  спустя  сюда  была  доставлена

целая партия золотых рыбок. В другой  раз  кто-то  случайно  сказал,  что  в

коктейле нет лимонных корочек. На следующий день в  холле  выросло  лимонное

дерево, отягощенное плодами. И все  это,  вероятно,  приходилось  доставлять

издалека на самолетах.

 

   x x x

 

   4 февраля, в 3 часа дня (на следующий день после нашего  прибытия),  меня

посетил Сталин, и мы дружески беседовали о войне  против  Германии.  Он  был

настроен оптимистически. Германии не хватало хлеба и угля; ее транспорт  был

серьезно разрушен. Я спросил, что сделают русские, если  Гитлер  переберется

на юг, скажем, в Дрезден. "Мы последуем за ним", - ответил Сталин. Затем  он

сказал, что Одер больше не является препятствием, так как Красной Армии  уже

удалось захватить на противоположном берегу несколько  плацдармов,  а  немцы

используют для его  обороны  неподготовленное,  плохо  руководимое  и  плохо

вооруженное народное ополчение. Они надеялись отозвать регулярные  войска  с

Вислы и использовать их для обороны реки, но русские танковые  части  обошли

их. Теперь у них имеется только мобильный или стратегический  резерв  из  20

или 30 плохо обученных дивизий. У них имеется несколько  хороших  дивизий  в

Дании, Норвегии, Италии и на Западе, но в целом их фронт прорван, и они лишь

стараются заделать дыры.

   Когда я спросил Сталина, что он думает о  наступлении  Рундштедта  против

американцев, он назвал это глупым маневром, который причинил Германии вред и

был предпринят ради престижа. Военная  машина  Германии  сломана,  и  такими

средствами  ее  не  исправить.  Лучшие  генералы  потеряны;  остался  только

Гудериан, да и тот авантюрист. Если  бы  германские  дивизии,  отрезанные  в

Восточной Пруссии, были своевременно выведены, их можно было бы использовать

для обороны Берлина. Но немцы ведут себя глупо. У них  все  еще  имеется  11

танковых дивизий в Будапеште, но они так и не поняли, что не являются больше

мировой державой и не могут держать войска там, где им заблагорассудится.  В

свое время они поймут это, но тогда уже будет слишком поздно.

   Затем я показал ему свою уже полностью оборудованную комнату  оперативной

обстановки на фронте. Охарактеризовав наше положение на Западе,  я  попросил

фельдмаршала Александера разъяснить,  что  происходит  в  Италии.  Замечания

Сталина были интересны. Немцы вряд ли предпримут атаку против нас. Не  можем

ли  мы  оставить  на  фронте  несколько  английских  дивизий,  а   остальные

перебросить в Югославию и Венгрию и направить их на Вену?  Здесь  они  могли

бы, присоединившись  к  Красной  Армии,  обойти  с  фланга  немцев,  которые

находились  южнее  Альп.  Он  добавил,  что   нам,   возможно,   потребуются

значительные силы. Ему ничего не стоило сказать это сейчас, но я  не  бросил

ему никакого упрека.

   "Красная Армия, - ответил я, - возможно, не даст  нам  времени  закончить

операцию".

 

   x x x

 

   В 5 часов президент, Сталин и я встретились, чтобы сделать обзор военного

положения и, в частности,  русского  наступления  на  Восточном  фронте.  Мы

услышали  подробный  отчет  о  продвижении  русской  армии   наметили   план

предстоящих переговоров между начальниками наших штабов. Я заявил, что  один

из вопросов, которые  нам  следует  обсудить,  заключается  в  том,  сколько

времени потребуется противнику, чтобы перебросить восемь дивизий  из  Италии

на русский фронт и какие контрдействия мы должны  предпринять.  Быть  может,

нам следует перебросить дивизии из  Северной  Италии,  чтобы  укрепить  наши

наступающие войска в других местах? Другой вопрос состоял в том,  должны  ли

мы стремиться  нанести  удар  в  верхней  части  Адриатического  моря  через

Люблянский перевал и соединиться с русским левым флангом.

   Обстановка нашей встречи была самой  сердечной.  Генерал  Маршалл  сделал

блестящий сжатый отчет об англо-американских  операциях  на  Западе.  Сталин

заявил, что январское наступление русских  было  предпринято  во  исполнение

морального долга и совершенно независимо от решений,  принятых  в  Тегеране.

Теперь он спрашивает, чем он может помочь в дальнейшем. Я ответил,  что  как

раз  сейчас  собрались  вместе  представители  трех  штабов  и   они   могут

рассмотреть весь вопрос о военной координации между союзниками.

 

   x x x

 

   Первое  пленарное  заседание  конференции  началось  днем  5  февраля,  в

четверть пятого. Мы собрались в Ливадийском дворце и заняли  наши  места  за

круглым столом. Вместе с  тремя  переводчиками  нас  было  23  человека.  Со

Сталиным и Молотовым были Вышинский, Майский, русский посол в Лондоне  Гусев

и  русский  посол  в  Вашингтоне  Громыко.  Переводил  Павлов.  Американскую

делегацию возглавляли президент Рузвельт и Стеттиниус. В нее  входили  также

адмирал Леги, Бирнс, Гарриман, Гопкинс, руководитель европейского  отдела  в

государственном   департаменте   Мэттьюс   и   специальный    помощник    из

государственного департамента Болен, который  также  переводил.  Идеи  сидел

рядом со мной. В мою группу входили Александр Кадоган, Эдуард  Бриджес,  наш

посол в Москве Арчибальд Кларк Керр. Переводил для  нас,  как  и  всегда  со

времени моей первой встречи со Сталиным в Москве в 1942 году, майор Бирс.

   Переговоры начались с обсуждения  вопроса  о  будущем  Германии.  Я  уже,

конечно, обдумал эту проблему и еще месяц назад  написал  по  этому  вопросу

следующую записку Идену:

 

                                        Премьер-министр - министру иностранных дел

                                        4 января 1945 года

   "1. Обращение с Германией после войны. Нам еще слишком  рано  решать  эти

колоссальные вопросы. Когда организованное сопротивление немцев прекратится,

первая стадия будет, очевидно,  стадией  жестокого  военного  контроля.  Она

вполне может  продлиться  много  месяцев  или,  быть  может,  год-два,  если

немецкое подпольное движение будет действовать активно.

   2. Нам еще предстоит урегулировать практические вопросы раздела Германии,

решить вопрос об отношении к  промышленности  Рура  и  Саара  и  т.  д.  Эти

вопросы, возможно, будут затронуты на  нашем  предстоящем  совещании,  но  я

сомневаюсь, будет ли на нем  достигнуто  какое-либо  окончательное  решение.

Никто не может сказать сейчас, каково будет положение Европы,  как  сложатся

отношения между великими державами и каково будет настроение их народов".

   Теперь Сталин спрашивал, как нужно будет расчленить Германию. Будем ли мы

иметь  одно  или  несколько  правительств  или  же  только  какую-то   форму

администрации? Если Гитлер безоговорочно капитулирует, сохраним  ли  мы  его

правительство или откажемся иметь с ним дело? В Тегеране Рузвельт  предложил

разделить Германию на пять частей, и Сталин с ним согласился.  Я,  с  другой

стороны, колебался и хотел, чтобы она была разделена лишь на  две  части,  а

именно: Пруссию и Австрию - Баварию, с тем чтобы Рур и Вестфалия  находились

под международным контролем. Теперь, сказал Сталин,  настало  время  принять

окончательное решение.

   Я сказал, что мы  все  договорились  о  том,  что  Германия  должна  быть

расчленена, но практическое осуществление ее раздела - слишком сложное дело,

чтобы о нем можно было договориться за пять или шесть дней. Это  потребовало

бы весьма тщательного изучения исторических, этнографических и экономических

факторов, а также продолжительного изучения вопроса  специальным  комитетом,

который  рассмотрел  бы  различные  предложения  и  представил  бы  по   ним

рекомендации. Нужно сейчас же создать орган для изучения  этих  вопросов,  и

прежде чем прийти к какому-то окончательному решению, мы  должны  иметь  его

доклад.

   Затем я высказал предположения относительно  будущего.  Ясно,  что,  если

Гитлер или Гиммлер предложат безоговорочную капитуляцию, мы должны ответить,

что не станем вести переговоры ни с кем из военных  преступников.  Если  они

окажутся единственными людьми, которых немцы  могут  предложить,  мы  должны

продолжать войну. Более вероятно, что Гитлер и его коллеги либо будут убиты,

либо исчезнут и безоговорочную капитуляцию предложат другие люди.  Если  это

произойдет, три великие державы  должны  немедленно  проконсультироваться  и

решить, есть ли смысл иметь  с  ними  дело.  Если  да,  то  им  нужно  будет

немедленно  предложить  разработанные  условия  капитуляции;  если   нет   -

продолжать войну  и  поставить  всю  страну  под  контроль  строгой  военной

администрации.

   Рузвельт предложил попросить наших министров иностранных дел  разработать

за сутки план изучения этого вопроса, а через месяц  представить  конкретный

план расчленения. На этом вопрос был на время остановлен.

   Обсуждались  также,  но  не  были  разрешены  другие  вопросы.  Президент

спросил, следует ли предоставить французам зону  оккупации  в  Германии.  Мы

решили, что это, бесспорно, следует сделать, выделив им часть  английской  и

американской зон, и что министры иностранных дел должны подумать о том,  как

этот район будет управляться.

   Затем по просьбе Сталина Майский изложил русский план взимания с Германии

репараций и демонтажа ее военных предприятий. Я  сказал,  что  опыт  прошлой

войны оказался весьма печальным и  я  не  верю  в  возможность  получения  с

Германии чего-либо похожего на ту сумму, которую, как  сказал  Майский,  она

должна выплатить  одной  только  России.  Англия  также  сильно  пострадала.

Разрушено   много   зданий.   Мы   потеряли   значительную    часть    наших

капиталовложений в других странах и столкнулись с проблемой - как  увеличить

наш экспорт настолько, чтобы оплачивать импорт продовольствия,  от  которого

мы зависим. Я сомневался в том,  чтобы  это  бремя  можно  было  значительно

облегчить с помощью германских репараций. Другие страны также пострадали,  и

это нужно будет учесть. Что произойдет,  если  Германия  будет  обречена  на

голод? Намерены ли мы стоять сложа руки в стороне и говорить, что она  этого

заслужила? Или же мы собираемся кормить немцев, а если  так,  то  кто  будет

платить? Сталин сказал, что  эти  вопросы  так  или  иначе  возникнут.  А  я

ответил, что если хотят, чтобы лошадь тащила телегу, ей нужно давать немного

сена. В конечном счете мы договорились о том, что русское предложение  будет

изучено специальной комиссией, которая будет секретно работать в Москве.

   Мы договорились также встретиться на следующий  день  и  рассмотреть  два

вопроса, которые  должны  были  занять  главное  место  в  наших  дальнейших

переговорах, а именно -  разработанный  в  Думбартон-Оксе  план  обеспечения

международной безопасности и вопрос о Польше.

 

   x x x

 

   На этом первом заседании Рузвельт сделал важнейшее заявление. Он  сказал,

что Соединенные Штаты примут все разумные меры, чтобы сохранить мир,  но  не

ценой содержания большой армии в Европе на расстоянии  трех  тысяч  миль  от

Соединенных Штатов. Поэтому американская оккупация ограничится только  двумя

годами. У меня возникли тревожные вопросы. Если американцы  покинут  Европу,

Англия должна будет одна, без посторонней помощи, оккупировать всю  западную

часть Германии. Такая задача была бы нам далеко не по силам.

   Поэтому в начале нашего второго заседания, 6 февраля, я  стал  настаивать

на  том,  что  французы  должны  разделить  с   нами   это   тяжкое   бремя.

Предоставление Франции зоны оккупации отнюдь не  решало  вопроса.  Германия,

бесспорно, снова поднимется, и в то время,  как  американцы  могут  в  любой

момент уйти к себе домой,  французам  придется  жить  с  ней  по  соседству.

Сильная Франция жизненно необходима не только для Европы, но и  для  Англии.

Только она одна может не  допустить  создания  пусковых  станций  реактивных

снарядов на побережье Ла-Манша и сформировать армию для сдерживания немцев.

   Затем  мы  перешли  к  международной  организации  по  поддержанию  мира.

Президент  заявил,  что  в  Соединенных  Штатах  общественное  мнение  имеет

решающее  значение.  Если  можно  будет  прийти  к   согласию   относительно

предложений, выдвинутых в Думбартон-Оксе, или  подобного  рода  предложений,

его страна, вероятно, примет активное участие в установлении  мира  во  всем

мире,  ибо  идея  создания  такой  международной  организации  встречает   в

Соединенных Штатах большую поддержку. Но, как  уже  отмечалось  в  одной  из

предыдущих  глав,  конференция  в  Думбартон-Оксе  закончилась,  так  и   не

достигнув  никакого  соглашения  по  важнейшему  вопросу   -   о   процедуре

голосования в Совете Безопасности.

   5 декабря 1944 года  президент  сделал  Сталину  и  мне  следующие  новые

предложения: каждый член  Совета  должен  иметь  один  голос.  Для  принятия

какого-либо решения за него  должны  голосовать  семь  членов.  Этого  будет

достаточно для деталей процедуры. Все крупные вопросы, такие,  как  принятие

или исключение отдельных государств из организации, подавление и  улаживание

конфликтов,  регулирование  вооружений  и  предоставление  вооруженных  сил,

потребуют совпадения голосов всех постоянных членов Совета.  Иными  словами,

Совет  Безопасности  фактически  бессилен,  если  нет  единогласия  "большой

четверки".  Если  Соединенные  Штаты,  СССР,  Великобритания  или  Китай  не

согласны, тогда любая из  эти  стран  может  отказать  в  своем  согласии  и

помешать Совету предпринять что-либо. Это было правом вето.

   В предложениях Рузвельта содержалось еще одно уточнение.  Конфликт  может

быть урегулирован мирными методами. В  этом  случае  потребовалось  бы  семь

голосов и единогласное решение всех  постоянных  членов,  то  есть  "большой

четверки". Но если кто-либо из членов Совета,  включая  "большую  четверку",

участвует в конфликте, он может обсуждать решение,  но  не  может  принимать

участия в голосовании. Таков  был  план,  изложенный  Стеттиниусом  на  этом

втором заседании 6 февраля.

 

   x x x

 

   Сталин заявил, что изучит предложение и  посмотрит,  в  состоянии  ли  он

понять его, но пока оно не совсем ясно. Он опасается что, хотя  три  великие

державы являются в настоящее время союзниками и ни одна из них  не  совершит

никакого  акта  агрессии,  лет  через  десять  или   меньше   три   нынешних

руководителя исчезнут и к власти придет новое, не  обладающее  опытом  войны

поколение, которое забудет о том, что мы испытали. "Все мы, - сказал  он,  -

хотим  обеспечить  мир,  по  крайней  мере,  лет  на  пятьдесят.  Величайшая

опасность - это конфликт между нами самими, ибо если мы  останемся  едиными,

германская угроза не будет особенно  серьезной.  Поэтому  мы  должны  сейчас

подумать о том, как обеспечить наше единство в будущем и как  гарантировать,

чтобы три великие державы (а возможно,  также  Китай  и  Франция)  сохранили

единый  фронт.   Должна   быть   разработана   какая-то   система,   которая

предотвратила бы конфликт между главными великими державами".

   Затем он выразил сожаление по поводу того, что другие дела мешали ему  до

сих пор изучить американский план в деталях. Как он понял,  это  предложение

делит все конфликты на  две  категории  -  во-первых,  те,  которые  требуют

санкций, будь то экономических, политических или военных, и, во-вторых,  те,

которые  можно  урегулировать  мирными  средствами.  Обе   категории   будут

всесторонне  обсуждены.  Санкции  могут  быть  применены   лишь   в   случае

единогласия постоянных членов Совета, и если один из этих членов Совета  сам

причастен к конфликту, тогда он может принять участие и в  обсуждении,  и  в

голосовании. С другой стороны, если существует конфликт, который может  быть

урегулирован  мирным  путем,  тогда  участвующие  в  нем  стороны  не  могут

голосовать. Русских, сказал он,  обвинили  в  том,  что  они  слишком  много

говорят о голосовании. Они действительно считают это очень важным  вопросом,

так как все будет решаться  голосованием  и  их  будут  весьма  интересовать

результаты. Предположим, например, что Китай,  как  постоянный  член  Совета

Безопасности, потребовал бы возвращения Гонконга или что  Египет  потребовал

бы возвращения Суэцкого канала. Он полагает, что в этом случае они  не  были

бы одиноки и имели бы друзей, а возможно, и защитников  в  Ассамблее  или  в

Совете.

   Я сказал, что, как я понимаю,  полномочия  международной  организации  не

могут быть применены против Англии, если она не будет убеждена  и  откажется

согласиться.

   Сталин спросил, действительно ли это так, и я заверил его, что это именно

так.

   Тогда Идеи разъяснил, что в  таком  случае  Китай  или  Египет  могли  бы

пожаловаться, что никакое решение,  предусматривающее  применение  силы,  не

могло  бы  быть  принято  без  согласия  правительства  его  величества,   и

Стеттиниус подтвердил, что никакие санкции не  могут  быть  применены,  если

между постоянными членами Совета Безопасности не  будет  единогласия.  Могут

быть порекомендованы меры к мирному урегулированию, например арбитраж.

   Сталин заявил, что, как он опасается, споры из-за Гонконга  или  Суэцкого

канала могли бы нарушить единство трех великих держав.

   Я  ответил,  что  понимаю,  какая  опасность  может  возникнуть,  но  что

международная  организация  ни  в   коей   мере   не   нарушает   нормальных

дипломатических  отношений  между  государствами  -  великими  или   малыми.

Международная организация - это особая независимая организация, а  ее  члены

будут продолжать обсуждать между собой свои дела. Было бы  глупо  ставить  в

международной организации те или  иные  вопросы,  если  они  могут  нарушить

единство великих держав.

   "Мои коллеги в Москве, - сказал Сталин,  -  не  могут  забыть  того,  что

произошло в декабре 1939 года во время русско-финской войны, когда англичане

и французы использовали против нас  Лигу  Наций  и  им  удалось  изолировать

Советский Союз и изгнать его из Лиги, а позднее они ополчились против нас  и

говорили о крестовом походе против России. Не можем ли мы  иметь  какие-либо

гарантии того, что это не повторится?"

   Идеи указал, что американское предложение сделает это невозможным.

   "Можем ли мы создать еще больше препятствий?" - спросил Сталин.

   Я сказал, что предусмотрено особое условие о единогласии великих держав.

   "Мы услышали о нем сегодня впервые", - ответил он.

   Я признал, что есть опасность разжигания агитации против одной из великих

держав, - скажем, против англичан, - и я  могу  лишь  сказать,  что  обычная

дипломатия будет одновременно играть свою роль. Я не думаю, чтобы  президент

начал и поддержал нападки на  Англию,  и  я  считаю  бесспорным,  что  будет

сделано все, чтобы приостановить такие нападки. Я в  равной  мере  уверен  в

том, что маршал Сталин также не предпримет нападки - агитационные,  конечно,

- на Британскую империю, не поговорив сначала с нами и не попытавшись  найти

какой-то путь достижения дружественного соглашения.

   "Верно", - ответил он.

   Рузвельт  сказал,  что  в  будущем  между  великими  державами,  конечно,

возникнут разногласия. Они  будут  всем  известны  и  будут  обсуждаться  на

Ассамблее. Но если допустить их обсуждение также в Совете, то это  не  будет

способствовать появлению разногласий. Напротив, это покажет,  какое  доверие

мы питаем друг  к  другу,  а  также  к  нашей  способности  улаживать  такие

проблемы. Это укрепит, а не ослабит наше единство.

   Сталин  сказал,  что  это  правильно.  Он  обещал  изучить  этот  план  и

продолжить его обсуждение на следующий день.

 

   x x x

 

   Когда мы снова встретились на следующий день, Молотов принял новый  план.

В Думбартон-Оксе, сказал он, русские сделали все, что могли, для  сохранения

единства  трех  держав  после  войны  и  полагали,  что   планы,   явившиеся

результатом этой конференции, обеспечат сотрудничество между всеми  странами

- большими и малыми. Они удовлетворены теперь новой процедурой голосования и

правилом единогласия трех великих держав.  Оставалось  урегулировать  только

один вопрос. Должны  ли  советские  республики  быть  членами  международной

организации с правом голоса в Генеральной Ассамблее? Этот вопрос  обсуждался

в  Думбартон-Оксе,  но  теперь  он  собирается  предложить  кое-что  другое.

Советская делегация была бы удовлетворена, если бы три или, по крайней мере,

две из советских республик стали с  самого  начала  членами  организации,  а

именно: Украина, Белоруссия и Литва. Все они  важны,  все  принесли  большие

жертвы в войне; они  первыми  подверглись  вторжению  и  сильно  пострадали.

Доминионы  Британского  Содружества  наций  приближались   к   независимости

постепенно и терпеливо. Это было примером для России, и поэтому  они  решили

внести это более узкое предложение. "Мы полностью согласны, - закончил он, -

с предложением президента о процедуре голосования и просим, чтобы три или по

крайней мере две из наших республик были членами-учредителями  международной

организации".

   Для всех нас это было большим облегчением, и  Рузвельт  быстро  поздравил

Молотова.

   Следующая задача, сказал президент, состоит в том, чтобы  пригласить  все

страны собраться. Когда это будет  сделано  и  кого  мы  пригласим?  В  СССР

значительные массы народа организованы в отдельные республики; в  Британской

империи большие независимые группы  живут  на  большом  расстоянии  друг  от

друга; Соединенные Штаты представляют собой единое целое, с одним  министром

иностранных дел и без колоний. Но есть и другие страны, такие, как Бразилия,

которые имеют меньшую территорию, чем Россия, но  большую,  чем  Соединенные

Штаты, и, с другой стороны, целый ряд очень маленьких государств.  Можем  ли

мы согласиться на один голос для каждой страны или же более  крупные  страны

должны иметь больше одного голоса в международной  Ассамблее?  Он  предложил

передать все эти вопросы на рассмотрение трех министров иностранных дел.

   Я тоже поблагодарил Сталина за его важный  шаг  -  принятие  предложенной

президентом процедуры голосования - и сказал, что  соглашение,  которого  мы

достигли, успокоит и удовлетворит людей во всем мире.  Предложение  Молотова

также следует считать большим достижением. Президент Рузвельт  вполне  прав,

сказав,  что  с  точки  зрения  голосования  положение  Соединенных   Штатов

отличается   от   положения   Британской   империи.    Мы    имеем    четыре

самоуправляющихся  доминиона,  игравших  последние  25  лет  видную  роль  в

международной организации мира, которая распалась в 1939  году.  Все  четыре

способствовали поддержанию мира и демократическому прогрессу. Когда  в  1939

году Соединенное Королевство объявило Германии войну,  все  они  взялись  за

оружие, хотя знали,  насколько  мы  были  слабы.  Мы  не  имели  возможности

заставить их сделать это. Они это сделали сами, по  собственному  почину,  в

вопросе, относительно которого с  ними  можно  было  консультироваться  лишь

частично, и мы никогда не согласились бы ни на какую  систему,  лишающую  их

положения, которое они с  полным  основанием  занимали  в  течение  четверти

столетия. Поэтому я не мог не выслушать предложения Советского правительства

с чувством глубокого понимания.  Я  от  всего  сердца  сочувствовал  могучей

России, истекавшей кровью  от  нанесенных  ей  ран,  но  сметавшей  тиранов,

стоявших на ее пути. Я  признавал,  что  у  страны,  имеющей  180  миллионов

населения,  естественно,  возникали  вопросы  в  отношении   конституционных

порядков Британского Содружества наций, благодаря которым  мы  имели  больше

одного голоса в Ассамблее, и поэтому я был рад, что президент  Рузвельт  дал

такой  ответ,  который  отнюдь  нельзя  было  считать  отклонением   просьбы

Молотова.

   Однако я указал, что не могу превышать данных мне полномочий. Я хотел  бы

иметь время обсудить предложение Молотова с Иденом и,  быть  может,  послать

телеграмму членам кабинета. Я попросил извинить меня за то, что не могу дать

окончательного ответа в этот же день. Затем мы  договорились  передать  весь

вопрос на рассмотрение наших министров иностранных дел.

 

   x x x

 

   Остальные  детали  были  урегулированы  очень  быстро.  Когда  мы   снова

встретились  днем  8  февраля,  мы  договорились   принять   в   Организацию

Объединенных Наций две советские республики и  провести  первую  конференцию

международной организации в среду 25 апреля. На конференцию будут приглашены

только те государства, которые объявили войну нашему общему противнику  к  1

марта или уже подписали декларацию Объединенных Наций.

 

   x x x

 

   В этот вечер мы все вместе обедали со Сталиным в Юсуповском дворце. Речи,

произносившиеся за обедом, были записаны и могут быть приведены здесь. Между

прочим, я сказал:

   "Я не прибегаю ни к преувеличению, ни  к  цветистым  комплиментам,  когда

говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим  сокровищем  для

наших надежд и наших сердец. В истории  было  много  завоевателей.  Но  лишь

немногие из них были  государственными  деятелями,  и  большинство  из  них,

столкнувшись с трудностями, которые  следовали  за  их  войнами,  рассеивали

плоды своих побед. Я искренне надеюсь,  что  жизнь  маршала  сохранится  для

народа Советского Союза и поможет всем нам приблизиться  к  менее  печальным

временам, чем те, которые мы пережили недавно.  Я  шагаю  по  этому  миру  с

большей смелостью и надеждой, когда  сознаю,  что  нахожусь  в  дружеских  и

близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только

по всей России, но и по всему миру".

   Сталин ответил мне лестными словами. Он сказал:

   "Я  провозглашаю  тост  за   лидера   Британской   империи,   за   самого

мужественного  из  всех   премьер-министров   мира,   сочетающего   в   себе

политический опыт и военное руководство,  за  человека,  который  в  момент,

когда вся Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не

дрогнет и будет сражаться против Германии одна,  даже  без  союзников.  Даже

если нынешние и возможные союзники покинут ее, -  сказал  он,  -  она  будет

продолжать сражаться. За здоровье человека, который может родиться лишь  раз

в столетие и который мужественно поднял знамя Великобритании. Я  сказал  то,

что чувствую, то, что у меня на душе, и то, в чем я уверен".

   Затем я коснулся более серьезной темы:

   "Я должен сказать, что еще ни разу за всю войну,  даже  в  самые  мрачные

периоды, я не ощущал на себе такой большой ответственности,  как  сейчас  на

этой  конференции.  Теперь,  по  причинам,  на  которые  указал  маршал,  мы

понимаем, что достигли вершины холма  и  перед  нами  простирается  открытая

местность. Не будем преуменьшать трудности. В прошлом  народы,  товарищи  по

оружию, лет через пять - десять после войны расходились  в  разные  стороны.

Миллионы тружеников двигались таким образом по замкнутому кругу,  попадая  в

пропасть и затем снова поднимаясь лишь благодаря своим собственным  жертвам.

Теперь мы имеем возможность избежать ошибок прежних поколений  и  обеспечить

прочный мир. Люди жаждут мира и радости. Соединятся ли вновь семьи? Вернется

ли воин домой? Будут ли восстановлены разрушенные жилища? Увидит ли труженик

свой дом? Защита своей страны - доблестное дело, но перед нами  еще  большие

задачи. Нам предстоит претворить в жизнь мечту  бедняков,  чтобы  они  могли

жить в мире, охраняемые  нашей  непобедимой  мощью  от  агрессии  и  зла.  Я

возлагаю свои надежды на замечательного президента Соединенных Штатов  и  на

маршала Сталина, в которых мы  найдем  поборников  мира  и  которые,  разбив

наголову противника, поведут  нас  на  борьбу  против  нищеты,  беспорядков,

хаоса, гнета. Я возлагаю на это надежды и от имени Англии заявляю, что мы не

отстанем в наших усилиях.  Мы  неослабно  будем  поддерживать  ваши  усилия.

Маршал говорил о будущем. Это самое главное. В противном случае океаны крови

окажутся напрасными и поруганными. Я провозглашаю тост за  яркий,  солнечный

свет победившего мира".

   Сталин ответил.  Я  никогда  не  подозревал,  что  он  может  быть  таким

откровенным.

   "Я говорю, - сказал он, - как старый человек; вот  почему  я  говорю  так

много. Но я хочу выпить за наш союз, за  то,  чтобы  он  не  утратил  своего

интимного характера, свободного выражения взглядов. В истории  дипломатии  я

не знаю такого тесного союза  трех  великих  держав,  как  этот,  в  котором

союзники имели бы возможность так откровенно  высказывать  свои  взгляды.  Я

знаю, что некоторым кругам это замечание покажется наивным.

   В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это наивно?

Опытные дипломаты  могут  сказать:  "А  почему  бы  мне  не  обмануть  моего

союзника?" Но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего

союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз столь крепок именно потому,

что мы не обманываем друг друга; или, быть может,  потому,  что  не  так  уж

легко обмануть друг друга? Я провозглашаю тост за прочность союза наших трех

держав. Да будет он сильным и  устойчивым;  да  будем  мы  как  можно  более

откровенны".

   И затем:

   "За группу деятелей, которых признают только во  время  войны  и  о  чьих

услугах быстро забывают после войны. Пока идет война,  этих  людей  любят  и

встречают с уважением не только им подобные, но также и женщины. После войны

их престиж падает, а женщины поворачиваются к ним спиной.

   Я поднимаю мой бокал за военных руководителей".

   Он не питал никаких иллюзий относительно предстоявших нам трудностей.

   "В эти дни в истории Европы произошли изменения - радикальные  изменения.

Во время войны хорошо иметь союз главных держав. Без такого  союза  выиграть

войну было бы невозможно. Но союз против общего врага - это  нечто  ясное  и

понятное. Гораздо более сложное дело -  поставленный  союз  для  обеспечения

мира и сохранения плодов победы. То, что мы сражались вместе, -  хорошо,  но

это было не так трудно; с другой стороны, то, что в эти дни здесь  завершена

работа, начатая в Думбартон-Оксе, и заложены юридические основы  обеспечения

безопасности и укрепления мира, - это  большое  достижение.  Это  поворотный

пункт.

   Я провозглашаю тост за успешное завершение Думбартон-Окса и за то,  чтобы

наш союз, рожденный в огне сражений, стал прочным и сохранился после  войны;

за то, чтобы наши страны не погрязли только в своих  собственных  делах,  но

помнили, что, помимо их собственных проблем, есть общее дело  и  что  в  дни

мира они должны защищать дело единства с таким же энтузиазмом, как и  в  дни

войны".

 

   x x x

 

   Когда мы сидели за обеденным столом в этой сердечной  обстановке,  Сталин

говорил со мной о прошлом. Некоторые его замечания записаны.

   "Финская война, -  сказал  он,  -  началась  следующим  образом.  Финская

граница находилась примерно в 20 километрах от Ленинграда (он часто  называл

его Петербургом). Русские попросили финнов отодвинуть ее на 30 километров  в

обмен на территориальные уступки на севере. Финны отказали. Затем  несколько

русских пограничников подверглись  обстрелу  и  были  убиты  финнами.  Отряд

пограничников сообщил об этом частям Красной Армии, которые открыли огонь по

финнам. Москву запросили  об  инструкциях.  В  этих  инструкциях  содержался

приказ дать отпор. Одно последовало за другим, и война началась. Русские  не

хотели войны с Финляндией.

   Если бы англичане и французы послали в  1939  году  в  Москву  миссию  из

людей, действительно желавших соглашения с Россией, Советское  правительство

не подписало бы пакта с Риббентропом.

   Риббентроп сказал русским в 1939  году,  что  англичане  и  американцы  -

только купцы и никогда не будут воевать.

   Если мы - три великие державы - будем теперь держаться  вместе,  ни  одна

другая держава ничего не сможет нам сделать".

 

 

 

   РОССИЯ И ПОЛЬША: СОВЕТСКИЕ ОБЕЩАНИЯ

 

   Польский вопрос обсуждался не менее чем  на  семи  или  восьми  пленарных

заседаниях    Ялтинской    конференции.    Находившееся    под     советским

покровительством  люблинское  правительство  Польши   -   или   "варшавское"

правительство, как предпочитали его  называть  русские,  -  резко  враждебно

относилось  к  лондонскому  польскому  правительству.  Со   времени   нашего

октябрьского совещания в  Москве  отношения  между  ними  не  улучшились,  а

ухудшились.

   Обсуждавшиеся вопросы можно суммировать следующим образом:

   Как сформировать единое временное правительство для Польши.

   Как и когда провести свободные выборы.

   Как решить вопрос о границах Польши на Востоке и на Западе.

   Как обеспечить безопасность тылов и  коммуникаций  наступавших  советских

армий.

 

   x x x

 

   Когда мы собрались на заседание  6  февраля,  президент  Рузвельт  открыл

дискуссию заявлением,  что,  будучи  представителем  Америки,  он  знаком  с

польским вопросом издалека.  В  Соединенных  Штатах  живут  пять  или  шесть

миллионов поляков, главным образом уже второго поколения, и  большинство  из

них  в  целом  поддерживает  линию  Керзона.  Они  знают,  что  им  придется

отказаться от  Восточной  Польши.  Они  хотели  бы  присоединения  к  Польше

Восточной  Пруссии  и  части  Германии  или,  во  всяком  случае,   какой-то

компенсации. Как президент уже говорил в Тегеране,  его  положение  было  бы

облегчено, если бы  Советское  правительство  пошло  на  некоторые  уступки,

передав Польше, например, Львов и некоторые из  нефтеносных  районов,  чтобы

возместить потерю Кенигсберга.  Однако  важнее  всего  вопрос  о  постоянном

правительстве для Польши. Общественное мнение в США в общем выступает против

признания  люблинского  правительства,  потому  что  оно  представляет  лишь

небольшую часть Польши и польского народа. Выдвигается требование о создании

правительства  национального  единства,  возможно,  из  представителей  пяти

основных политических партий. Президент поэтому выразил надежду на  создание

в Польше представительного  правительства,  которое  получило  бы  поддержку

значительного большинства поляков, даже если бы оно  носило  лишь  временный

характер.  Существует  много  путей   к   его   созданию,   как,   например,

сформирование небольшого президентского совета, который принял бы  временную

власть, а затем создал бы более постоянный орган.

   Затем я сказал,  что  мой  долг  -  изложить  позицию  правительства  его

величества. Я  неоднократно  заявлял  в  парламенте  и  в  других  публичных

выступлениях о своей решимости поддержать притязания СССР на линию Керзона в

толковании Советского правительства. Это  означало  присоединение  Львова  к

СССР. Я всегда считал, что это требование России основывается не на силе,  а

на праве, если учесть  страдания,  перенесенные  Россией  при  защите  своей

территории  от  немцев,  и  ее  великие  подвиги  при  изгнании   немцев   и

освобождении  Польши.  Однако  если  бы  она  сделала  великодушный  жест  в

отношении гораздо более слабой державы и пошла на некоторые  территориальные

уступки вроде предложенных  президентом,  то  мы  были  бы  восхищены  шагом

Советского Союза и приветствовали бы его.

   Однако создание сильной, свободной и независимой Польши -  гораздо  более

важный вопрос, чем те или иные территориальные границы. Я  хотел  бы,  чтобы

поляки могли быть свободными и жить так, как им нравится. Я всегда слышал от

маршала Сталина самые твердые заявления о  поддержке  этой  цели,  и  именно

потому,  что   я   доверяю   его   заявлениям   относительно   суверенитета,

независимости и свободы Польши, я считаю  вопрос  о  границе  менее  важным.

Вопрос о свободе Польши дорог всем англичанам и всему Содружеству наций.

   В настоящее время имеются два правительства Польши, по поводу которых  мы

расходимся во мнениях. Я не видел никого  из  членов  нынешнего  лондонского

правительства Польши. Мы признали их, но  не  поддерживаем  с  ними  близких

отношений. С другой стороны, Миколайчик,  Ромер  и  Грабский  -  разумные  и

честные люди. С ними мы сохранили неофициальные, но дружественные отношения.

Три великие державы подверглись бы критике, если бы они допустили  видимость

раскола из-за этих правительств-соперников в момент, когда  нужно  выполнять

такие великие задачи и когда у трех держав  есть  такие  общие  надежды.  Не

могли бы мы создать правительственный орган для Польши в ожидании  полных  и

свободных выборов  -  правительство,  которое  мы  все  могли  бы  признать?

Подобное правительство могло бы подготовить свободное голосование  польского

народа по вопросу о будущей конституции и  управлении.  В  таком  случае  мы

сделали бы великий  шаг  вперед  на  пути  к  будущему  миру  и  процветанию

Центральной Европы.

 

   x x x

 

   После краткого перерыва выступил Сталин. Он сказал, что ему понятна точка

зрения английского правительства: для Англии Польша - вопрос  чести.  Однако

для России это вопрос как чести,  так  и  безопасности.  Это  вопрос  чести,

потому  что  у  русских  было  много  конфликтов  с  поляками  и   Советское

правительство хочет устранить причины подобных столкновений (12). Это вопрос

безопасности не только потому, что Польша граничит с Россией, но  и  потому,

что на протяжении всей  истории  Польша  служила  коридором,  через  который

проходили враги России для нападения на  нее.  За  последние  30  лет  немцы

дважды прошли через Польшу. Они прошли потому, что Польша была слаба. Россия

хочет видеть Польшу сильной и могущественной, с тем чтобы  она  сама  своими

силами могла запереть этот коридор. Россия не могла бы держать его  закрытым

извне. Коридор может быть закрыт только изнутри,  самой  Польшей,  и  именно

поэтому Польша должна быть свободной,  независимой  и  сильной.  Это  вопрос

жизни  и  смерти  для  Советского  государства.  Его  политика   значительно

отличается от политики царского правительства. Цари  стремились  подавить  и

ассимилировать Польшу. Советская Россия  положила  начало  политике  дружбы,

причем дружбы с независимой Польшей. Это главная основа  советской  позиции,

то есть стремление видеть Польшу независимой, свободной и сильной.

   Затем Сталин остановился на некоторых  вопросах,  поднятых  Рузвельтом  и

мною. Президент, сказал он, предложил некоторое изменение  линии  Керзона  и

передачу Польше Львова и, возможно, некоторых других районов, а  я  заметил,

что это было бы великодушным жестом. Однако, заявил  Сталин,  линия  Керзона

была  изобретена  не  русскими.  Она  была  намечена  Керзоном,  Клемансо  и

представителями Соединенных Штатов на конференции 1919 года, куда Россия  не

была приглашена. Линия Керзона была принята против  воли  России  на  основе

этнографических данных. Ленин с ней не  соглашался.  Он  не  хотел  передачи

Польше города Белостока и прилегающей к нему области. Русские уже  отступили

от этой позиции Ленина, а теперь кое-кто  хочет,  чтобы  Россия  взяла  себе

меньше, чем соглашались ей дать Керзон и Клемансо.  Это  было  бы  постыдно.

Приехав в Москву, украинцы сказали бы, что Сталин и Молотов - менее надежные

защитники России, чем Керзон или  Клемансо.  Лучше  продлить  войну  немного

дольше, хотя это и будет стоить России много крови, с тем чтобы  можно  было

компенсировать Польшу за счет Германии. Когда Миколайчик приезжал в Россию в

октябре, он спрашивал, какую границу Польши на западе  признает  Россия.  Он

был очень рад, узнав, что, по мнению России, западная граница Польши  должна

быть отодвинута до Нейсе. Есть две реки под таким названием, сказал  Сталин,

одна близ Бреславля, а другая - дальше на запад. Он  имел  в  виду  Западную

Нейсе и просил участников конференции поддержать его предложение.

 

   x x x

 

   Сталин затем указал, что мы не  сможем  создать  польское  правительство,

если на это не согласятся сами поляки. Миколайчик  и  Грабский  приезжали  в

Москву во время моего пребывания  там.  Они  встретились  с  представителями

люблинского правительства. Между  ними  была  достигнута  некоторая  степень

согласия, и Миколайчик уехал в Лондон,  полагая,  что  он  вернется.  Вместо

этого его коллеги просто сместили его только  потому,  что  он  выступал  за

соглашение с люблинским правительством.  Польское  правительство  в  Лондоне

враждебно относится к самой идее люблинского правительства  и  называет  его

сборищем бандитов и преступников. Люблинское правительство платит им той  же

монетой, и теперь трудно что-либо сделать в этом вопросе.

   Люблинское,  или  варшавское,  правительство,  как  его  теперь   следует

называть, не желает иметь ничего общего  с  лондонским  правительством.  Его

представители сообщили Сталину, что  они  готовы  сотрудничать  с  генералом

Желиговским и  с  Грабским,  но  что  они  не  хотят  слышать  о  назначении

Миколайчика премьер-министром. "Поговорите с ними,  если  хотите,  -  сказал

Сталин. - Я могу устроить вам встречу с ними здесь или в Москве, но  они  не

менее демократичны, чем де Голль, они могут  поддерживать  мир  в  Польше  и

положить конец гражданской войне и нападениям на Красную Армию".  Лондонское

правительство на это неспособно. Его агенты убили 212  русских  солдат;  они

связаны с польским подпольным  движением  Сопротивления,  и  они  устраивали

нападения  на  склады,  чтобы   захватить   оружие.   Их   радиостанции   не

зарегистрированы и работают без разрешения. Агенты люблинского правительства

оказывали помощь, а агенты лондонского правительства  причинили  много  зла.

Для Красной Армии жизненно  важно  иметь  безопасный  тыл,  и,  как  человек

военный,  Сталин  поддержит  только  такое  правительство,  которое   сможет

гарантировать эту безопасность.

 

   x x x

 

   Было уже поздно, и президент предложил прервать заседание  до  следующего

дня. Но я счел разумным заявить, что  Соединенное  Королевство  и  Советское

правительство  пользуются  различными  источниками  информации  в  Польше  и

получили  разноречивые  сообщения  о  том,  что  там  произошло.  По   нашим

сведениям,  сказал  я,  не  больше  трети  польского  народа  поддержало  бы

люблинское правительство, если  бы  поляки  могли  свободно  высказать  свое

мнение. Такая оценка, конечно, основана на наилучшей информации, которую  мы

смогли получить. Возможно, что в некоторых деталях мы ошибаемся.  Я  заверил

Сталина, что мы весьма  опасаемся  столкновения  между  польской  подпольной

армией и люблинским правительством. Мы опасаемся, что это может  привести  к

озлоблению, кровопролитию, арестам и ссылкам. Вот почему мы столь настойчиво

стремимся  к  согласованному  решению.  Мы  боимся  последствий  всех   этих

противоречий для польского вопроса, который и без  того  достаточно  сложен.

Мы,  конечно,  признаем,  что  за  нападения  на  Красную  Армию  необходимо

наказывать. Однако сведения, имеющиеся в моем распоряжении, не позволяют мне

поверить в право люблинского правительства утверждать, что оно  представляет

польскую нацию.

   Президент теперь стремился закончить дискуссию.

   "Польша, - заметил он, - была источником неприятностей  в  течение  более

500 лет".

   "Тем более, - ответил  я,  -  нам  нужно  сделать  все  возможное,  чтобы

положить конец этим неприятностям".

   На этом заседание закончилось.

 

   x x x

 

   В тот же вечер президент после консультаций  с  нами  направил  с  нашими

поправками  Сталину  письмо,  предлагая,   чтобы   два   члена   люблинского

правительства и два представителя из Лондона или из самой Польши приехали  в

Ялту и попробовали договориться в нашем присутствии  о  создании  временного

правительства, которое мы все могли бы признать и которое должно  как  можно

скорее провести свободные выборы. Такой курс мне понравился, и  я  поддержал

президента, когда мы  собрались  на  заседание  7  февраля.  Рузвельт  снова

подчеркнул  то,  что  его  беспокоило.  Границы,  сказал  он,  имеют  важное

значение. Однако мы вполне можем помочь  полякам  создать  единое  временное

правительство или мы можем даже создать его  сами,  пока  поляки  не  сумеют

сформировать собственное правительство на  основе  свободных  выборов.  "Нам

нужно предпринять что-то такое,  -  сказал  он,  -  что  явилось  бы  свежим

дуновением в тумане, окружающем сейчас польский вопрос".  Затем  он  спросил

Сталина, не хочет ли он дополнить сказанное им накануне.

   Сталин ответил, что он получил  письмо  президента  только  полтора  часа

назад и немедленно дал указания разыскать Берута и Моравского, с  тем  чтобы

он мог связаться с ними по телефону. Он только что узнал, что один находится

в  Кракове,  а  другой  -  в  Лодзи,  и  обещал  узнать  у  них,  как  найти

представителей лагеря оппозиции, так как их адреса ему  неизвестны.  На  тот

случай, если доставить  их  в  Ялту  будет  невозможно,  Молотов  разработал

несколько  предложений,  которые  в   известной   степени   идут   навстречу

рекомендациям президента.

   Затем на сцену выступил Молотов, который зачитал следующее резюме:

   "1. Считать, что границей Польши на Востоке должна быть линия  Керзона  с

отклонениями от нее в некоторых районах на 5 - 6 километров в пользу Польши.

   2. Считать, что западная граница Польши должна идти от гор. Штеттин  (для

поляков), далее на юг по р. Одер, а дальше по р. Нейсе (Западной).

   3.  Признать  желательным  пополнить  временное  польское   правительство

некоторыми демократическими деятелями из эмигрантских польских кругов.

   4.  Считать  желательным  признание  пополненного  временного   польского

правительства союзными правительствами.

   5.  Признать  желательным,  чтобы   временное   польское   правительство,

пополненное указанным в п. 3 способом, в  возможно  короткий  срок  призвало

население Польши к  всеобщим  выборам  для  организации  постоянных  органов

государственного управления Польши.

   6. Поручить В. М. Молотову, г-ну Гарриману и г-ну Керру обсудить вопрос о

пополнении временного польского правительства  совместно  с  представителями

временного  польского  правительства  и  представить  свои  предложения   на

рассмотрение трех правительств".

 

   x x x

 

   Коммюнике, опубликованное по окончании конференции, содержало  совместную

декларацию о Польше, которая гласила:

 

                                        11 февраля 1945 года

   "Мы собрались на  Крымскую  Конференцию  разрешить  наши  разногласия  по

польскому вопросу. Мы полностью обсудили все аспекты польского  вопроса.  Мы

вновь  подтвердили  наше  общее  желание   видеть   установленной   сильную,

свободную, независимую  и  демократическую  Польшу,  и  в  результате  наших

переговоров мы согласились об условиях, на которых новое Временное  Польское

Правительство Национального Единства будет сформировано таким  путем,  чтобы

получить признание со стороны трех главных держав.

   Достигнуто следующее соглашение:

   "Новое положение создалось в Польше в результате полного освобождения  ее

Красной Армией. Это требует  создания  Временного  Польского  Правительства,

которое имело бы более широкую  базу,  чем  это  было  возможно  раньше,  до

недавнего освобождения западной части  Польши.  Действующее  ныне  в  Польше

Временное Правительство должно быть поэтому реорганизовано на более  широкой

демократической базе с включением демократических деятелей из самой Польши и

поляков из-за границы.  Это  новое  Правительство  должно  затем  называться

Польским Временным Правительством Национального Единства.

   В.  М.  Молотов,  г-н  В.  А.  Гарриман   и   сэр   Арчибальд   К.   Керр

уполномочиваются, как  Комиссия,  проконсультироваться  в  Москве  в  первую

очередь с членами теперешнего Временного Правительства и с другими польскими

демократическими лидерами как из самой Польши, так и из-за границы,  имея  в

виду реорганизацию теперешнего Правительства на указанных выше основах.  Это

Польское  Временное  Правительство  Национального  Единства  должно  принять

обязательство провести свободные и ничем не воспрепятствованные  выборы  как

можно  скорее,  на  основе  всеобщего  избирательного   права   при   тайном

голосовании. В этих выборах  все  антинацистские  и  демократические  партии

должны иметь право принимать участие и выставлять кандидатов.

   Когда  Польское  Временное  Правительство  Национального  Единства  будет

сформировано должным образом в соответствии с  вышеуказанным,  Правительство

СССР, которое поддерживает в настоящее  время  дипломатические  отношения  с

нынешним  Временным  Правительством   Польши,   Правительство   Соединенного

Королевства и Правительство США установят дипломатические отношения с  новым

Польским  Временным  Правительством  Национального  Единства  и   обменяются

послами, по докладам которых соответствующие правительства будут осведомлены

о положении в Польше.

   Главы трех Правительств считают, что восточная граница Польши должна идти

вдоль линии Керзона с отступлениями от нее в некоторых районах  от  пяти  до

восьми километров в пользу Польши. Главы  трех  Правительств  признают,  что

Польша должна получить существенное приращение территории  на  севере  и  на

западе. Они считают, что по вопросу о размере этих приращений  в  надлежащее

время будет спрошено мнение  нового  Польского  Правительства  Национального

Единства и что, вслед за тем,  окончательное  определение  западной  границы

Польши будет отложено до мирной конференции".

 

 

 

 

   ЯЛТА: ФИНАЛ

 

   Дальний Восток не играл никакой роли в наших  официальных  переговорах  в

Ялте. Я знал, что американцы намерены поднять перед русскими  вопрос  об  их

участии в войне на Тихом океане. Мы затронули этот вопрос в общих  чертах  в

Тегеране, и в декабре 1944 года Сталин сделал Гарриману в  Москве  некоторые

конкретные предложения относительно послевоенных  претензий  России  в  этом

районе. Американские военные власти  определили,  что  для  разгрома  Японии

потребуется  полтора  года  после  капитуляции  Германии.   Помощь   русских

сократила бы тяжелые потери американцев. Вторжение в собственно Японию в  то

время было еще в стадии планирования, и генерал Макартур  вступил  в  Манилу

лишь на второй день работы Ялтинской конференции.  Первый  экспериментальный

взрыв атомной бомбы предстоял лишь  через  пять  месяцев.  Большая  японская

армия в Маньчжурии могла бы быть брошена на защиту  самой  Японии,  если  бы

Россия все еще оставалась нейтральной.

   Учитывая все это, президент Рузвельт и Гарриман обсудили  со  Сталиным  8

февраля вопрос о территориальных  требованиях  России  на  Дальнем  Востоке.

Россия согласилась вступить в войну против Японии через два или  три  месяца

после капитуляции Германии.

   В тот же день в ходе конфиденциальной беседы со Сталиным я  спросил  его,

чего русские хотят на Дальнем Востоке. Он ответил, что  они  хотят  получить

военно-морскую базу, такую, например, как Порт-Артур.  Американцы  предпочли

бы, чтобы порты  находились  под  международным  контролем,  однако  русские

хотели бы, чтобы их интересы были гарантированы. Я  ответил,  что  мы  будем

приветствовать появление русских кораблей в Тихом океане и высказываемся  за

то, чтобы потери, понесенные Россией во время  русско-японской  войны,  были

восполнены. На другой день, 11 февраля,  мне  показали  соглашение,  которое

было составлено накануне президентом и Сталиным, и я подписал его  от  имени

английского  правительства.  Этот  документ  оставался  секретным,  пока  не

кончились переговоры между Советским Союзом и  националистическим  китайским

правительством,  которое  Сталин  в  самой  решительной   форме   согласился

поддерживать. В таком состоянии этот вопрос оставался почти до того момента,

когда мы снова встретились в Потсдаме.

   Фиксация мною хода переговоров сохранилась в виде следующей  выдержки  из

телеграммы, которую я направил премьер-министрам доминионов 5 июля.

 

                                        Премьер-министр - премьер-министрам доминионов

                                        5 июля 1945 года

   "1. Под самым строгим  секретом  Сталин  уведомил  Рузвельта  и  меня  на

Крымской конференции о готовности Советского Союза вступить в  войну  против

Японии через два или три месяца после капитуляции Германии на  нижеследующих

условиях: а) Сохранение статус-кво Внешней Монголии. б) Восстановление  прав

русских, утраченных в 1904 году, а именно:

   (I) Возвращение Южного Сахалина и прилегающих к нему островов.

   (II)  Интернационализация  торгового  порта  Дайрен  при   гарантировании

преобладающих интересов СССР, возобновление использования на арендной основе

Порт-Артура в качестве советской военно-морской базы.

   (III)    Совместная     эксплуатация     советско-китайской     компанией

Китайско-Восточной железной  дороги  и  Южно-Маньчжурской  железной  дороги,

обеспечивающих выход к Дайрену, при условии, что преобладающие интересы СССР

будут  гарантированы  и  что  Китай  сохранит  полностью   суверенитет   над

Маньчжурией. в) СССР получает Курильские острова.

   2. Эти условия  были  изложены  в  личном  соглашении  между  Рузвельтом,

Сталиным и мной. Соглашение признает, что потребуется согласие Чан Кайши  на

эти условия, и по совету Сталина Рузвельт взялся добиться этого согласия. Мы

все трое договорились  добиваться  того,  чтобы  советские  требования  были

удовлетворены  безоговорочно  после  разгрома  Японии.   В   соглашении   не

содержалось больше ничего,  за  исключением  выражения  русскими  готовности

вступить в договор о союзе с  Китаем  с  целью  помочь  последнему  сбросить

японское иго".

 

   x x x

 

   Моя  очередь  была  председательствовать  на  нашем  последнем  обеде  10

февраля. За несколько часов до того,  как  Сталин  должен  был  приехать,  в

Воронцовский дворец прибыл взвод русских солдат. Они заперли  двери  по  обе

стороны  приемных  залов,  в  которых  должен  был  проходить   обед.   Была

расставлена охрана, и никому не разрешалось входить. Затем они обыскали  все

- смотрели  под  столами,  простукивали  стены.  Моим  служащим  приходилось

выходить из здания, чтобы попасть из служебных помещений в комнаты, где  они

жили.  Когда  все  было  в  порядке,  маршал  прибыл  в  самом   приветливом

настроении, а немножко позже прибыл президент.

   Во время обеда в Юсуповском дворце Сталин провозгласил тост  за  здоровье

короля в такой форме,  что,  хотя  он  и  предполагал,  что  тост  получится

дружественным и почтительным, мне он не понравился.  Сталин  сказал,  что  в

общем и целом всегда был против королей и держит сторону народа, а не какого

бы то ни было короля, но что в этой  войне  он  научился  уважать  и  ценить

английский народ, который уважает и чтит своего короля,  и  что  поэтому  он

хотел бы провозгласить  тост  за  здоровье  английского  короля.  Я  не  был

удовлетворен такой формулировкой и попросил Молотова  разъяснить,  что  этих

тонкостей Сталина можно было бы избежать и предлагать в дальнейшем  тост  за

здоровье "глав трех государств". Поскольку на это было дано согласие, я  тут

же ввел в практику новую формулу:

   "Я провозглашаю тост за здоровье его королевского величества,  президента

Соединенных Штатов и президента СССР Калинина - трех глав трех государств".

   На это президент, у которого был очень усталый вид, ответил:

   "Тост премьер-министра навевает много воспоминаний. В 1933 году моя  жена

посетила одну из школ у нас в стране. В одной из классных комнат она увидела

карту с большим белым пятном. Она спросила, что это за  белое  пятно,  и  ей

ответили, что это место называть не разрешается. То был Советский Союз. Этот

инцидент послужил одной из причин, побудивших меня обратиться  к  президенту

Калинину с  просьбой  прислать  представителя  в  Вашингтон  для  обсуждения

вопроса об установлении дипломатических отношений. Такова история  признания

нами России".

   Теперь я должен был провозгласить тост за  здоровье  маршала  Сталина.  Я

сказал:

   "Я пил за это несколько раз. На этот раз я пью с более  теплым  чувством,

чем во время предыдущих встреч, не потому, что  он  стал  одерживать  больше

побед, а потому, что благодаря великим победам и славе  русского  оружия  он

сейчас настроен более доброжелательно, нежели в те  суровые  времена,  через

которые мы прошли. Я считаю, что, какие бы разногласия ни возникали  по  тем

или иным вопросам, в Англии он имеет доброго друга. Я надеюсь, что в будущем

Россию ожидают светлая счастливая жизнь и процветание. Я сделаю  все,  чтобы

этому помочь, и уверен, что то же самое сделает президент. Было время, когда

маршал относился к нам не столь .благожелательно, и я вспоминаю, что  и  сам

кое-когда отзывался о нем грубо, но наши общие опасности и общая  лояльность

изгладили все  это.  Пламя  войны  выжгло  все  недоразумения  прошлого.  Мы

чувствуем, что имеем в его лице друга, которому можем доверять, и я надеюсь,

что он по-прежнему будет питать точно такие  же  чувства  в  отношении  нас.

Желаю ему долго жить и увидеть свою любимую Россию не только покрытой славой

в войне, но и счастливой в дни мира".

   Сталин  ответил  в  самом  наилучшем  настроении,  и  у  меня   создалось

впечатление, что он счел формулу "главы государств"  вполне  подходящей  для

встреч нашей "тройки". У меня нет записи того, что именно он сказал.  Вместе

с  переводчиками  нас  было  не  более  десяти  человек,  и  по   исполнении

формальностей мы беседовали по  двое  и  по  трое.  Я  упомянул,  что  после

поражения Гитлера в Соединенном Королевстве будут проведены всеобщие выборы.

Сталин высказал мнение, что моя позиция прочна, "поскольку люди поймут,  что

им необходим руководитель, а кто может быть лучшим руководителем,  чем  тот,

кто одержал победу?" Я объяснил, что в Англии две партии и что я  принадлежу

лишь к одной из них. "Когда одна партия  -  это  гораздо  лучше",  -  сказал

Сталин с глубокой убежденностью. Затем я поблагодарил его за гостеприимство,

оказанное им английской парламентской делегации, посетившей недавно  Россию.

Сталин ответил, что проявить  гостеприимство  было  его  долгом  и  что  ему

нравятся молодые воины вроде лорда Ловата. В последние годы у него  появился

новый интерес в жизни - интерес к военным  делам;  фактически  этот  интерес

стал у него почти единственным.

   После этого президент заговорил об английской конституции. Он сказал, что

я всегда твержу о том, что конституция позволяет и чего не позволяет, но что

фактически нет  никакой  конституции,  однако  неписаная  конституция  лучше

писаной. Она подобна Атлантической хартии: документа не  существует,  однако

весь мир знает о нем. В своих бумагах он нашел  единственный  экземпляр,  на

котором стояли его и моя подписи, однако, как это ни  странно,  обе  подписи

были сделаны его собственным почерком. Я ответил, что Атлантическая хартия -

это не закон, а путеводная звезда.

   Далее в разговоре Сталин упомянул о "непомерной дисциплине в кайзеровской

Германии" и рассказал случай, который произошел  с  ним,  когда  он,  будучи

молодым человеком, находился в Лейпциге. Он приехал вместе с  200  немецкими

коммунистами на международную конференцию. Поезд прибыл на станцию точно  по

расписанию, однако  не  было  контролера,  который  должен  был  отобрать  у

пассажиров билеты. Поэтому все немецкие  коммунисты  послушно  прождали  два

часа, прежде чем сошли с платформы. Из-за этого они не попали на  заседание,

ради которого приехали издалека.

   В таких непринужденных разговорах  вечер  прошел  приятно.  Когда  маршал

собрался уходить, многие  представители  английской  делегации  собрались  в

вестибюле  дворца,  и  я  воскликнул:  "Трижды   "ура"   маршалу   Сталину!"

Троекратное приветствие прозвучало тепло.

 

   x x x

 

   Во время нашего пребывания в Ялте был другой случай, когда не все  прошло

так гладко. Рузвельт, который давал завтрак, сказал, что он и я в  секретных

телеграммах всегда называем Сталина "Дядя Джо". Я предложил, чтобы он сказал

Сталину об этом в конфиденциальном разговоре, но он пошутил на этот счет при

всех. Создалось  напряженное  положение.  Сталин  обиделся.  "Когда  я  могу

оставить этот стол?" - спросил он возмущенно. Бирнс спас  положение  удачным

замечанием. "В конце концов, - сказал он, - ведь вы  употребляете  выражение

"Дядя Сэм", так почему же "Дядя Джо" звучит  так  уж  обидно?"  После  этого

маршал успокоился, и Молотов позднее уверял меня, что он понял шутку. Он уже

знал, что за границей многие называют его "Дядя Джо", и понял, что  прозвище

было дано ему дружески, в знак симпатии.

 

   x x x

 

   Следующий  день,  воскресенье  11  февраля,  был  последним  днем  нашего

пребывания в Крыму. Президент торопился на родину и хотел по дороге  заехать

в Египет, чтобы обсудить дела Среднего Востока с  властелинами  этих  стран.

Сталин и я позавтракали с ним в бывшей бильярдной царя в Ливадийском дворце.

За завтраком мы подписали заключительные документы и официальные  коммюнике.

Теперь все зависело от духа, в котором они будут проводиться в жизнь.

 

   x x x

 

   В тот же день Сара * и я выехали в Севастополь.

   Мне захотелось посмотреть поле битвы у Балаклавы **. Днем  13  февраля  я

побывал там вместе с начальниками штабов и  русским  адмиралом,  командующим

Черноморским  флотом.  Оглядывая  местность,  можно  было  представить  себе

ситуацию, с которой столкнулся лорд Реглан около 90 лет назад.  Мы  посетили

его могилу утром и были очень поражены заботливостью и вниманием, с которыми

за ней ухаживали русские.

   Утром 14 февраля мы выехали  автомобилем  в  Саки,  где  нас  ожидал  наш

самолет. На аэродроме был выстроен величественный почетный караул  из  войск

НКВД. Я произвел им смотр в своей обычной манере, заглядывая каждому солдату

в глаза. Мы долетели до Афин без всяких приключений. 15 февраля мы  вылетели

на моем самолете в Египет. В Александрии я сел на английский военный корабль

"Орора". Я не принимал участия в переговорах президента с теми  властелинами

стран Среднего Востока, которые были приглашены для встречи с ним -  королем

Фаруком, Хайле Селассие  и  Ибн-Саудом.  После  отъезда  наших  американских

друзей      я      договорился      о      встрече       с       Ибн-Саудом.

---------------------------------------* Дочь Черчилля.

   ** Речь идет о Крымской войне 1853 - 1856 гг.

   Король Ибн-Сауд произвел сильное впечатление. Я был глубоко восхищен  его

неизменной верностью нам. Он всегда проявлял себя наилучшим образом в  самые

мрачные часы.

   Мы вернулись в Каир. Я пробыл несколько дней на вилле Кэзи и вел беседы с

королем Фаруком и президентом Сирии, в ходе которых  мы  обсуждали  недавние

затруднения на Среднем Востоке.

   19 февраля я прилетел в Англию.

 

   x x x

 

   27  февраля  я  предложил  палате  общин  одобрить  результаты   Крымской

конференции.

   Вопрос о Польше беспокоил палату. Я сказал:

   "Маршал Сталин и Советский Союз дали самые торжественные заверения в том,

что суверенная независимость Польши будет сохраняться,  и  к  этому  решению

теперь присоединились Великобритания и США".

   Я считал  себя  обязанным  провозгласить  свою  веру  в  добросовестность

Советов, надеясь обеспечить ее. К этому меня поощрило  поведение  Сталина  в

отношении Греции. Я сказал:

   "Впечатление, сложившееся у меня после поездки в Крым и после всех других

встреч, таково, что маршал Сталин и советские лидеры желают жить в  почетной

дружбе и равенстве с западными демократиями.  Я  считаю  также,  что  они  -

хозяева своего  слова.  Мне  не  известно  ни  одно  правительство,  которое

выполняло бы свои обязательства, даже в  ущерб  самому  себе,  более  точно,

нежели  русское  Советское  правительство.   Я   категорически   отказываюсь

пускаться  здесь  в   дискуссии   относительно   добросовестности   русских.

Совершенно очевидно, что эти вопросы касаются всей будущности земного  шара.

Действительно, судьба человечества была бы мрачной  в  случае  возникновения

какого-либо  ужасного  раскола  между  западными  демократиями   и   русским

Советским Союзом..."

   Общая реакция палаты выразилась в безоговорочной поддержке  той  позиции,

которую мы заняли на Крымской конференции.

 

 

 

 

   КУЛЬМИНАЦИОННЫЙ МОМЕНТ: СМЕРТЬ РУЗВЕЛЬТА

 

   Президент Рузвельт скончался внезапно в четверг 12 апреля в Уорм-Спрингс,

штат Джорджия. Ему было 63 года. После  полудня,  когда  Рузвельт  позировал

художнице для портрета, он внезапно упал и в  тот  же  вечер  скончался,  не

приходя в сознание.

   Можно сказать, что Рузвельт умер в самый кульминационный период войны,  в

момент, когда его авторитет был крайне необходим для того, чтобы  направлять

политику Соединенных Штатов. Когда я рано утром в пятницу 13 апреля  получил

известие  о  его  смерти,  я  почувствовал  себя  так,  словно  мне  нанесли

физический удар. Мои взаимоотношения с этим  блистательным  человеком  имели

огромное значение на протяжении долгих тяжелых лет совместной работы. Теперь

этим отношениям пришел конец. Я был подавлен сознанием большой, непоправимой

утраты. Я отправился в палату общин, которая  собралась  в  11  часов,  и  в

нескольких словах предложил почтить память нашего великого друга, немедленно

отложив заседание. Этот беспрецедентный шаг, предпринятый по  случаю  смерти

главы иностранного государства, соответствовал единодушному  желанию  членов

палаты. Медленно покидали они  парламент  после  заседания,  продолжавшегося

всего лишь восемь минут.

   Все страны в той или иной форме чтили память  Рузвельта.  В  Москве  были

вывешены окаймленные крепом флаги, и, когда  собрался  Совет  *,  его  члены

вставанием  почтили  память  президента.  Японский  премьер-министр  выразил

американцам "глубокое соболезнование" в связи с потерей их лидера,  которому

он приписывал заслугу  в  том,  что  "Америка  в  настоящее  время  занимает

выгодное положение".  В  противовес  этому  германское  радио  заявило,  что

"Рузвельт войдет в историю как  человек,  который  своим  подстрекательством

превратил нынешнюю войну во вторую мировую войну, как президент,  который  в

итоге сумел усилить мощь своего самого большого противника - большевистского

Советского Союза".

   На мою первую официальную телеграмму, выражавшую соболезнование и  вместе

с тем  поздравлявшую  нового  президента,  Трумэн  прислал  самый  дружеский

от---------------------------------------* Сессия  Верховного  Совета  СССР.

вет. Несколько дней спустя я получил от нашего посла телеграмму, содержавшую

интересные сведения.

   Лорд Галифакс - премьер-министру 16 апреля 1945 года

   "Антони и я виделись с Гарри  Гопкинсом  сегодня  утром.  Уже  в  течение

некоторого времени Гарри  замечал,  как  сильно  слабел  президент.  Он  мог

выполнять лишь очень небольшую работу.

   По его мнению, смерть президента создала совершенно новую  обстановку,  в

которой нам придется начинать с самого начала. В одном мы можем быть уверены

- политика будет вырабатываться в значительно большей степени  в  результате

согласованных действий сената. Как  это  будет  выглядеть  на  деле,  трудно

предсказать. Многое будет зависеть от его личной оценки людей, с которыми он

будет иметь дело.

   Что касается самого Гарри, то Трумэн  просил  его  представить  ему  свои

соображения о внешней и международной политике,  что  Гарри  и  делает,  но,

конечно, не сможет продолжать работать  на  своем  нынешнем  посту.  Трумэн,

возможно, не захочет его, да и сам Гарри этого  не  желает.  Методы  Трумэна

будут совершенно отличными от методов Ф.Д.Р.

   Возможно, представляет интерес тот факт,  что  любимым  занятием  Трумэна

является история военного искусства. Говорят, что  он  много  читал  в  этой

области. Как-то  вечером  здесь  он  проявил  удивительное  знание  кампаний

Ганнибала. Он почитает Маршалла".

 

   x x x

 

   Сталину я писал:

 

                                        Премьер-министр - маршалу Сталину

                                        14 апреля 1945 года

   "1. Получил Ваше послание от 7 апреля. Благодарю  Вас  за  успокоительный

тон этого послания и надеюсь, что недоразумение с "Кроссвордом" можно теперь

считать ликвидированным.

   2. Я глубоко опечален смертью Президента Рузвельта, с которым у  меня  за

последние пять с половиной лет установились узы очень близкой личной дружбы.

Это печальное событие еще больше подчеркивает значение того факта, что Вы  и

я связаны друг с другом многочисленными проявлениями любезности и  приятными

воспоминаниями даже в обстановке всех тех опасностей и  трудностей,  которые

мы преодолели.

   3. Я должен воспользоваться этим случаем, чтобы поблагодарить Вас за  все

любезности, которыми Вы окружили  мою  супругу  во  время  ее  пребывания  в

Москве, и за все заботы о ней в ее поездках по России.  Мы  считаем  большой

честью награждение ее орденом  Трудового  Красного  Знамени  за  ту  работу,

которую она проделала,  чтобы  смягчить  ужасные  страдания  раненых  воинов

героической Красной Армии. Денежные суммы, которые она собрала, может  быть,

невелики, но это проникнутые любовью пожертвования  не  только  богатых,  но

главным образом пенсы бедных, которые были горды тем, что еженедельно делали

свои небольшие взносы. От дружбы  масс  наших  народов,  от  взаимопонимания

наших правительств и от взаимного уважения наших армий зависит будущее всего

мира".

 

 

 

   КАПИТУЛЯЦИЯ ГЕРМАНИИ

 

   В середине апреля стало ясно, что гитлеровская Германия в скором  времени

будет полностью уничтожена. Армии вторжения рвались  вперед  со  всей  своей

мощью, и расстояние между ними сокращалось с каждым днем. Гитлер  размышлял,

где бы ему оказать последнее  сопротивление.  Еще  20  апреля  он  продолжал

думать о том, чтобы перебраться из  Берлина  в  "Южный  редут"  в  Баварских

Альпах. В тот день он созвал совещание главных нацистских лидеров. Поскольку

германскому двойному фронту, выходившему одновременно на восток и на  запад,

угрожала непосредственная опасность  быть  разрезанным  надвое  наступающими

авангардами союзников, Гитлер согласился создать два отдельных командования.

Адмиралу Деницу было поручено руководить  на  севере  как  военными,  так  и

гражданскими властями,  и,  в  частности,  на  него  была  возложена  задача

доставить обратно на немецкую землю почти два миллиона беженцев  с  Востока.

На юге генерал Кессельринг должен  был  командовать  уцелевшими  германскими

армиями. Эти мероприятия должны  были  вступить  в  силу  в  случае  падения

Берлина.

   Двумя  днями  позже,  22  апреля,  Гитлер   принял   свое   последнее   и

окончательное решение остаться в  Берлине  до  конца.  Вскоре  столица  была

полностью  окружена   русскими,   и   фюрер   утратил   всякую   способность

контролировать события. Ему оставалось лишь  организовать  свою  собственную

смерть  среди  развалин  города.  Оставшимся   вместе   с   ним   нацистским

руководителям он объявил, что умрет в Берлине.  После  совещания  20  апреля

Геринг и Гиммлер покинули Берлин  с  тайной  мыслью  о  мирных  переговорах.

Геринг, поехавший на юг, предположил, что своим решением остаться в  Берлине

Гитлер фактически отрекся от власти. И тогда Геринг попросил подтвердить его

полномочия, а именно -  что  он  должен  действовать  в  качестве  преемника

фюрера. Ответом было немедленное смещение его со всех постов.

 

   x x x

 

   Последние  сцены,  происходившие  в  штаб-квартире  Гитлера,  описывались

довольно подробно в других источниках. Из видных  фигур  его  режима  только

Геббельс и Борман оставались с ним  до  самого  конца.  Русские  войска  уже

дрались на улицах  Берлина.  В  ночь  на  29  апреля  Гитлер  составил  свое

завещание.  Следующий  день  начался  обычной  работой  в  бомбоубежище  под

имперской канцелярией. В течение дня  пришло  известие  о  конце,  постигшем

Муссолини. Момент его получения  зловеще  соответствовал  всему  остальному.

Гитлер спокойно позавтракал со своей свитой; окончив завтрак, он пожал  руки

всем присутствующим и ушел в свое личное помещение.  В  половине  четвертого

раздался выстрел. Сотрудники его личного штаба, зайдя  в  комнату,  увидели,

что он лежит на диване, сбоку - револьвер. Он покончил с собой  выстрелом  в

рот. Рядом с ним лежала мертвая Ева Браун, с которой он тайно  обвенчался  в

один из последних дней. Она отравилась. Трупы  их  были  сожжены  во  дворе;

погребальный костер  Гитлера,  пылавший  под  усиливавшийся  грохот  русских

пушек, ознаменовал страшный конец третьей империи.

   Оставшиеся руководители провели последнее совещание. В  последнюю  минуту

были предприняты попытки начать переговоры с русскими, но  Жуков  потребовал

безоговорочной капитуляции.  Борман  предпринял  попытку  прорваться  сквозь

русские линии и бесследно исчез. Геббельс отравил шестерых  своих  детей,  а

затем  приказал  какому-то  эсэсовцу  застрелить  его  жену  и  его  самого.

Остальные сотрудники гитлеровской штаб-квартиры попали в руки русских.

   В этот вечер адмирал Дениц в своей  штаб-квартире  в  Гольштейне  получил

следующую телеграмму:

   "Вместо  бывшего  рейхсмаршала  Геринга   фюрер   назначает   вас,   герр

гросс-адмирал, своим преемником. Письменные полномочия - в пути.  Немедленно

примите все меры, каких требует положение. Борман".

   Воцарился хаос. Дениц, поддерживавший связь с Гиммлером и полагавший, что

последний будет назначен преемником Гитлера в случае падения Берлина,  вдруг

обнаружил, что внезапно на его плечи без предупреждения  взвалили  наивысшую

ответственность... Перед ним встала задача организовать капитуляцию.

 

   x x x

 

   В течение ряда месяцев Гиммлера уговаривали вступить по своей собственной

инициативе в личный  контакт  с  западными  союзниками  в  надежде  добиться

сепаратной капитуляции. Некий генерал войск СС Шелленберг  предложил  ему  в

качестве посредника графа Бернадотта  -  главу  шведского  Красного  Креста,

которому время  от  времени  представлялся  случай  побывать  в  Берлине.  В

феврале, а затем в апреле, когда Бернадотт посетил  германскую  столицу,  он

тайно встречался с Гиммлером. Но нацистский лидер был слишком сильно  связан

своей верностью Гитлеру для  того,  чтобы  предпринять  что-либо.  Заявление

фюрера 22 апреля, о сопротивлении в Берлине до последнего побудило  Гиммлера

действовать.

   В ночь на 25 апреля в Лондон прибыла телеграмма от английского посланника

в Швеции сэра Виктора Маллета. Он сообщал, что в 11 часов вечера  24  апреля

его и его американского коллегу Гершеля Джонсона пригласил к  себе  шведский

министр иностранных дел Ботеман. Целью этой беседы  была  встреча  с  графом

Бернадоттом, приехавшим с неотложной миссией. Бернадотт  рассказал  им,  что

Гиммлер находится на Восточном фронте, и просил его срочно встретиться с ним

в Северной Германии. Бернадотт предложил в качестве места встречи  Любек,  и

накануне вечером они встретились. Гиммлер, хотя он был  утомлен  и  признал,

что с Германией покончено, все же держался спокойно и  говорил  логично.  Он

сказал, что Гитлер настолько тяжело болен, что, возможно, он уже мертв  или,

во всяком случае, смерть его - вопрос  ближайших  нескольких  дней.  Гиммлер

заявил, что, пока фюрер занимался делами, он был бы не в  состоянии  сделать

то, что предлагает сейчас, но поскольку с Гитлером  все  кончено,  он  может

действовать, располагая для этого всеми полномочиями. Затем он  спросил,  не

сможет  ли  шведское  правительство  устроить  ему   встречу   с   генералом

Эйзенхауэром и капитуляцию на всем Западном фронте. Бернадотт сказал, что  в

этом нет никакой необходимости, так как Гиммлер может просто приказать своим

войскам капитулировать, и, во всяком случае, он  не  передаст  эту  просьбу,

если Норвегия и Дания не будут включены в эту капитуляцию. Если же это будет

сделано, то встреча может еще иметь  какой-то  смысл,  поскольку,  возможно,

понадобится специальная договоренность относительно того,  каким  образом  и

перед кем немцы, находящиеся в этих странах, должны будут сложить оружие. На

это Гиммлер ответил, что он  готов  отдать  германским  войскам  в  Дании  и

Норвегии  приказ  капитулировать  перед   английскими,   американскими   или

шведскими войсками. На вопрос о том, что он предполагает  сделать  в  случае

отказа западных союзников принять его предложение, Гиммлер ответил,  что  он

возьмет на себя командование Восточным фронтом и погибнет сражаясь.  Гиммлер

выразил надежду, что в Мекленбург первыми придут  западные  союзники,  а  не

русские, чтобы можно было спасти гражданское население.

   В заключение граф Бернадотт  сказал,  что  генерал  Шелленберг  находится

сейчас во Фленсбурге, близ датской границы, с нетерпением ожидая известий, и

что он может обеспечить немедленную доставку Гиммлеру любого сообщения.  Оба

посланника сказали, что отказ Гиммлера капитулировать  на  Восточном  фронте

похож на последнюю попытку создать неприятности в отношениях между западными

союзниками и Россией. Ясно, что нацистам придется капитулировать перед всеми

союзниками одновременно. Шведский министр признал, что, возможно, это и так,

но сказал, что если войска на всем  Западном  фронте,  в  Норвегии  и  Дании

сложат оружие, то это будет большой  помощью  для  всех  союзников,  включая

Россию, и приведет к скорой и полной капитуляции. Во всяком случае,  по  его

мнению, информацию, доставленную Бернадоттом, следовало передать английскому

и американскому правительствам. Что касается его собственного правительства,

то, как он подчеркнул, англичане и американцы имеют полное право  рассказать

все Советам, так как шведы никоим образом не намерены  и  не  желают,  чтобы

кто-либо считал, что они  хотят  способствовать  разладу  между  союзниками.

Единственная  причина,  почему  шведское  правительство   не   может   прямо

информировать Советы, заключается в том, что  Гиммлер  особо  оговорил,  что

информация его предназначена только для западных держав.

 

   x x x

 

   Это известие я получил утром 25  апреля  и  немедленно  созвал  заседание

военного кабинета. О нашей реакции можно судить по телеграмме,  отправленной

мной президенту Трумэну:

 

                                        Премьер-министр - президенту Трумэну

                                        25 апреля 1945 года

   "Вы, несомненно,  получили  несколько  часов  назад  от  Вашего  посла  в

Стокгольме сообщение о переговорах между Бернадоттом и Гиммлером. Я  тут  же

созвал заседание военного кабинета, члены которого одобрили направляемую Вам

вслед за этим посланием телеграмму, которую мы посылаем  маршалу  Сталину  и

через обычные каналы повторяем для Вас. Надеемся, что Вы  сочтете  возможным

телеграфировать маршалу Сталину и нам в  этом  же  духе.  Так  как  Гиммлер,

очевидно, выступает от имени германского государства в не меньшей мере,  чем

может  выступать  кто-либо  другой,  то  проблемой  ответа,  который   нужно

направить ему через шведское правительство, в принципе должны  заняться  три

державы, поскольку никто из нас не может вступать в  сепаратные  переговоры.

Однако этот факт ни в коей мере не ущемляет права генерала  Эйзенхауэра  или

фельдмаршала Александера принимать  капитуляции  местного  порядка  по  мере

того, как они будут происходить".

   Учитывая  важность  этого  мирного  предложения  немцев  и  наш  опыт   с

подозрительностью русских в отношении "Кроссворда", я считаю  целесообразным

подробно рассказать здесь о нашей позиции.

   В тот же вечер я говорил с президентом по телефону, а  затем  продиктовал

следующую докладную записку к ближайшему заседанию кабинета:

   Премьер-министр - английскому кабинету

   25 апреля 1945 года

   "1. В 8 ч. 10 м. вечера я разговаривал с президентом Трумэном. Он  ничего

не знал о том, что произошло в Стокгольме. Когда я  выразил  желание  с  ним

побеседовать, он спросил, о чем именно, и я рассказал  ему  об  этом  важном

сообщении из Стокгольма. Он  не  получил  никакого  донесения  от  тамошнего

американского посла. Поэтому я зачитал ему полный текст телеграммы  Маллета.

Я также сказал ему,  что,  по  нашему  убеждению,  капитуляция  должна  быть

безоговорочной и одновременной перед тремя главными  державами.  Он  выразил

свое полное согласие с этим. Далее я зачитал ему телеграмму, посланную  мною

согласно решению кабинета маршалу Сталину,  и  он  выразил  полное  согласие

также и с нею. Он попросил меня прочитать ему ее вторично, что я  и  сделал,

чтобы он мог немедленно послать русским аналогичную  телеграмму.  Я  изложил

ему  содержание  сопроводительной  записки,  составленной  мною,   к   нашей

телеграмме, адресованной Сталину (которую при сем прилагаю). За полтора часа

до  этого  разговора  я  отослал  Сталину  как   телеграмму,   так   и   мою

сопроводительную записку, так что сейчас он уже должен иметь их в письменном

виде.

   2. Он также сказал мне, что надеется в скором времени повидаться со мной,

на что я ответил, что мы передаем ему по телеграфу  предложение  о  встрече,

предпочтительно здесь.  Я  сказал  ему  также,  что  мы  полностью  одобряем

инициативу, проявляемую им в польском вопросе. Это  наряду  с  приветствиями

составляло содержание всего нашего разговора".

 

   x x x

 

   Привожу текст моего сопроводительного письма Сталину:

 

                                        Премьер-министр - маршалу Сталину

                                        25 апреля 1945 года

   "Телеграмма... только что  получена  мною  от  Британского  Посланника  в

Швеции.  Президент  Соединенных  Штатов  также  был  информирован  об  этом.

Поскольку это касается Правительства Его Величества, не может идти речи ни о

чем меньшем, кроме как об  одновременной  безоговорочной  капитуляции  перед

тремя главными державами.  Мы  считаем,  что  Гиммлеру  нужно  сказать,  что

военнослужащие германских вооруженных сил, как одиночки, так и находящиеся в

соединениях,  должны  повсюду  сдаться  на  месте  союзным  войскам  или  их

представителям. До тех пор пока этого не произойдет, атаки союзников со всех

сторон и  на  всех  театрах  военных  действий,  где  все  еще  имеет  место

сопротивление, будут продолжаться с полной силой..."

   Его ответ представлял собой самое сердечное послание, какое я  когда-либо

от него получал.

   Маршал Сталин - премьер-министру

   25 апреля 1945 года

   "Благодарю Вас за Ваше сообщение от 25 апреля насчет  намерения  Гиммлера

капитулировать на западном фронте.

   Ваше  предложение  о  предъявлении  Гиммлеру   требования   безоговорочно

капитулировать на всех фронтах, в том числе и на  советском  фронте,  считаю

единственно правильным. Зная Вас, я не  сомневался  в  том,  что  Вы  будете

действовать  именно  таким  образом  *.  Прошу  действовать  в  духе  Вашего

предложения, а Красная Армия будет нажимать на  Берлин  в  интересах  нашего

общего дела.

   Сообщаю     к     Вашему     сведению,     что     аналогичный      ответ

---------------------------------------* Курсив мой.  -  Прим.  авт.  дал  я

Президенту Трумэну, который также обратился ко мне с тем же запросом".

   Я ответил:

 

                                        Премьер-министр - маршалу Сталину

                                        27 апреля 1945 года

   "1. На Вашу телеграмму от 25 апреля. Я был весьма рад узнать, что  Вы  не

сомневались в том, как я поступил бы и как буду всегда поступать в отношении

Вашей великолепной страны и в отношении Вас лично. Британское и Американское

Правительства, уверенные в своих действиях в этом деле, будут развивать свою

деятельность в одобренном Вами направлении, и все мы трое  будем  продолжать

полностью информировать друг друга..."

   Граф Бернадотт снова отправился в Германию, чтобы передать Гиммлеру  наше

требование. Больше об этом нацистском руководителе ничего не было слышно  до

22 мая, когда он был арестован английским контрольным пунктом в Бремерверде.

Гиммлер был переодет, и его не узнали, но его документы вызвали подозрения у

часовых, и его доставили в лагерь, расположенный близ штаба 2-й армии. Затем

он рассказал коменданту, кто он такой. Его поместили под стражу, раздели,  и

врач обыскал его с целью возможного  обнаружения  яда.  На  последнем  этапе

медицинского осмотра Гиммлер раздавил ампулу с  цианистым  калием,  которую,

видимо, скрывал у себя во рту на протяжении нескольких часов. Он умер  почти

сразу же в 11 часов вечера в среду 23 мая.

 

   x x x

 

   На северо-западе драма завершилась менее  сенсационно.  2  мая  поступило

известие о капитуляции в Италии. В тот же день наши войска  достигли  Любека

на Балтийском побережье, вступив в соприкосновение с русскими и отрезав всех

немцев,  находившихся  в  Дании  и  Норвегии.  3   мая   мы,   не   встретив

сопротивления,  вступили  в   Гамбург,   гарнизон   которого   капитулировал

безоговорочно. В штаб-квартиру Монтгомери  в  Люнебургской  пустоши  прибыла

германская делегация. Ее возглавлял адмирал Фридебург - эмиссар  Деница;  он

пытался добиться соглашения о капитуляции, которое  включило  бы  германские

войска на севере, противостоящие русским. Эта просьба была  отвергнута,  как

выходящая за пределы полномочий  командующего  группой  армий,  который  мог

заниматься только своим собственным фронтом. На следующий день,  получив  от

своих начальников новые  инструкции,  Фридебург  подписал  капитуляцию  всех

германских  сил  в  Северо-Западной  Германии,  Голландии,  на  островах,  в

Шлезвиг-Гольштейне и Дании.

   Фридебург отправился в штаб-квартиру Эйзенхауэра в Реймс,  где  6  мая  к

нему присоединился генерал Йодль. Они старались выиграть время,  чтобы  дать

возможность как можно большему числу солдат и беженцев оторваться от русских

и перебраться к западным  союзникам,  и  они  пытались  добиться  сепаратной

капитуляции Западного фронта. Эйзенхауэр установил крайний срок и  настаивал

на общей капитуляции. Йодль доносил Деницу: "Генерал  Эйзенхауэр  настаивает

на том, чтобы мы подписали сегодня. В противном случае союзные фронты  будут

закрыты для лиц, пытающихся капитулировать в индивидуальном  порядке.  Я  не

вижу никакой альтернативы; хаос или подписание. Прошу  вас  подтвердить  мне

немедленно по радио, что я уполномочен подписать капитуляцию".

   Документ о полной и безоговорочной капитуляции был подписан 7  мая,  в  2

часа 41  минуту  утра,  генералом  Беделлом  Смитом  и  генералом  Йодлем  в

присутствии французских и русских офицеров как свидетелей. На  основе  этого

документа все военные действия прекращались в  полночь  8  мая.  Официальная

ратификация германским  верховным  командованием,  организованная  русскими,

состоялась в Берлине в ночь на 9 мая. Главный маршал авиации Теддер подписал

акт о капитуляции от имени Эйзенхауэра, маршал  Жуков  от  имени  русских  и

фельдмаршал Кейтель от имени Германии.

 

   x x x

 

   В час величайшей победы я слишком хорошо сознавал ожидавшие нас трудности

и опасности; но все же это  был  момент  для  ликования,  хотя  и  короткий.

Президент прислал мне  поздравительную  телеграмму  и  в  теплых  выражениях

засвидетельствовал признательность  своего  правительства  за  наш  вклад  в

победу.

   Я ответил:

 

                                        Премьер-министр - президенту Трумэну

                                        9 мая 1945 года

   "Ваше послание с  благодарностью  встречено  английской  нацией  и  всеми

расами во всех землях, и оно будет рассматриваться как боевая награда  всеми

вооруженными силами его величества. В  особенности  это  относится  ко  всем

великим  армиям,  сражавшимся  совместно   во   Франции   и   Германии   под

командованием генерала  армии  Эйзенхауэра  и  в  Италии  под  командованием

фельдмаршала Александера. На всех театрах  военных  действий  солдаты  наших

двух стран  были  братьями  по  оружию,  и  это  относится  также  к  силам,

сражавшимся в воздухе, на океанах и на морях. Все наши победоносные армии  в

Европе сражались как один человек. Взглянув на штабы генерала Эйзенхауэра  и

фельдмаршала Александера, всякий мог подумать,  что  это  организация  одной

страны, и, безусловно, это была группа людей, объединенных одной возвышенной

целью. 21-я группа армий Монтгомери вместе с ее доблестной канадской  армией

выполнила свою задачу и в нашей овеянной  славой  высадке  в  июне  прошлого

года, и во всех сражениях, в которых она участвовала,  будь  то  в  качестве

главной оси,  от  которой  зависели  важнейшие  операции,  или  при  обороне

северного фланга, или в продвижении на север в кульминационный  момент.  Все

они были едины сердцем и душой.

   Несколько  дней  назад  Вы  обратились   с   посланием   к   фельдмаршалу

Александеру, под началом которого, командуя фронтом  в  Италии,  служит  Ваш

отважный генерал Марк Кларк.

   Разрешите мне сказать Вам, что значил для нас генерал Эйзенхауэр.  В  его

лице мы имели человека, ставившего единство  союзных  армий  превыше  всяких

национальных интересов. В его штаб-квартире  царил  только  дух  единства  и

стратегии. Единство доходило до такой степени, что английские и американские

войска можно было смешивать между собой на поле  боя  и  передавать  крупные

людские массы  из  ведения  одного  командования  другому,  не  встречая  ни

малейших  трудностей.  Никогда  раньше  принцип  союза  между   благородными

народами не был так высоко вознесен и не  сохранялся  на  такой  высоте.  От

имени Британской империи и Содружества наций  выражаю  Вам  наше  восхищение

твердым характером, дальновидностью и ясным умом генерала армии Эйзенхауэра.

   Я должен  выразить  также  чувства,  которые  вызвали  у  нас,  англичан,

доблестные  и  великодушные  дела  Соединенных  Штатов   Америки,   которыми

руководил президент Рузвельт и так стойко  продолжаете  руководить  Вы,  г-н

президент, после того как он скончался на своем боевом  посту.  Эти  чувства

всегда будут жить в сердцах британцев во всех уголках мира, где  бы  они  не

обитали,  и  я  уверен,  что  они  приведут  к  еще  более  тесной  любви  и

привязанности, чем те, что разгорелись пламенем под дуновением двух  мировых

войн, через которые мы прошли в согласии и с возвышенным духом".

   Моя жена в то время находилась в Москве, и поэтому я попросил ее передать

там мое послание.

 

                                        Премьер-министр - г-же Черчилль, Москва

                                        8 мая 1945 года

   "Было бы хорошо, если бы завтра,  в  среду,  ты  обратилась  по  радио  к

русскому народу  при  условии,  что  это  будет  приятно  Кремлю.  Если  это

возможно, то  передай  им  от  меня  следующее  послание  (наше  посольство,

конечно, должно представить его на одобрение):

   "Я шлю вам сердечные приветствия по случаю блестящей победы,  которую  вы

одержали, изгнав захватчиков с вашей земли и разгромив нацистскую тиранию. Я

твердо верю, что от дружбы и  взаимопонимания  между  британским  и  русским

народами зависит будущее человечества. Здесь, в нашем  островном  отечестве,

мы сегодня очень часто думаем о вас, и мы шлем вам из глубины  наших  сердец

пожелания счастья и  благополучия.  Мы  хотим,  чтобы  после  всех  жертв  и

страданий в той мрачной долине, через которую мы вместе прошли,  мы  теперь,

связанные верной дружбой и взаимными симпатиями, могли бы  идти  дальше  под

сияющим солнцем победоносного мира".

   Дай мне знать, что ты сделаешь. Целую. У." В  такой  атмосфере  всеобщего

доброжелательства Сталин прислал ответ:

 

   Послание Вооруженным силам и народам Великобритании от народов Советского

Союза

 

                                        Маршал Сталин - премьер-министру

                                        10 мая 1945 года

   "Приветствую лично Вас, доблестные британские  вооруженные  силы  и  весь

британский народ и сердечно поздравляю с великой  победой  над  нашим  общим

врагом  -  германским  империализмом.  Эта  историческая  победа   завершила

совместную борьбу советских, британских и американских армий за освобождение

Европы.

   Я выражаю уверенность в  дальнейшем  успешном  и  счастливом  развитии  в

послевоенный  период  дружественных  отношений,  сложившихся  между   нашими

странами в период войны.

   Я поручил нашему Послу в Лондоне передать всем  вам  мои  поздравления  с

одержанной победой и мои наилучшие пожелания".

 

   x x x

 

   Безоговорочная капитуляция наших врагов явилась  сигналом  к  величайшему

взрыву радости в истории человечества. Вторая мировая война  в  Европе  была

доведена до конца. Как побежденные, так и победители испытывали  невыразимое

чувство облегчения. Но для нас как  в  Англии,  так  и  во  всей  Британской

империи, которые только одни участвовали в борьбе с  первого  до  последнего

дня и которые поставили свое существование в зависимость от ее  исхода,  это

событие имело еще значение, непостижимое даже для наших самых могущественных

и доблестных союзников. Для нас, усталых и  измотанных,  обедневших,  но  не

устрашившихся, а теперь победивших - это был  поистине  великий  момент.  Мы

возносили благодарение Богу за благороднейший из его даров - сознание  того,

что мы исполнили свой долг.

 

 

 

 

   ОТКРЫВАЕТСЯ ПРОПАСТЬ

 

   Когда я пробирался сквозь толпы ликующих  лондонцев  в  час  их  радости,

вполне заслуженной после всего  того,  что  им  пришлось  пережить,  мой  ум

занимали опасения за будущее  и  многочисленные  сложные  проблемы.  В  этом

сиянии славы большинству из них  казалось,  что  гитлеровская  опасность  со

всеми ее тяжелыми испытаниями и лишениями канула в прошлое. Грозный враг,  с

которым  они  сражались  более  пяти   лет,   безоговорочно   капитулировал.

Единственное, что  оставалось  сделать  трем  державам-победительницам,  это

установить справедливый и прочный мир, охраняемый всемирным органом, вернуть

солдат на родину к истосковавшимся по ним родным  и  близким  и  вступить  в

золотой век процветания и прогресса. Это минимальное -  думали  народы  этих

стран.

   Однако у медали имелась оборотная сторона. Еще не была побеждена  Япония.

Атомная бомба еще не родилась. Мир был в  смятении.  Основа  связи  -  общая

опасность, объединявшая великих  союзников,  -  исчезла  мгновенно.  В  моих

глазах  советская  угроза  уже  заменила   собой   нацистского   врага.   Но

объединения, направленного против нее,  не  существовало.  У  нас  в  стране

основа национального единства, на которую так твердо опиралось правительство

военного времени, также исчезала. Нашей силе, одолевшей так много  бурь,  не

суждено будет долго сохраниться в солнечный день.  Но  в  таком  случае  как

сможем мы прийти к тому окончательному урегулированию, которое  только  одно

может вознаградить за труды и  страдания,  связанные  с  войной?  Я  не  мог

избавиться от страха перед тем,  что  победоносные  армии  демократии  скоро

разбредутся, в то время как настоящее и самое  трудное  наше  испытание  еще

впереди. Мне уже довелось видеть все это раньше.  Я  вспоминал  другой  день

ликования, почти тридцать лет назад, когда я с женой  ехал  из  министерства

вооружений на Даунинг-стрит поздравить  премьер-министра,  пробираясь  через

такую же, не помнившую себя от восторга, людскую массу. Тогда, как и на этот

раз, я понимал мировую обстановку в целом. Но в то время, по  крайней  мере,

не существовало могучей армии, которой нам нужно было бы бояться.

 

   x x x

 

   Главное место в моих мыслях занимала встреча трех  великих  держав,  и  я

надеялся, что президент Трумэн по пути заедет в Лондон.

   Ясно, что первоочередной целью должно было быть  совещание  со  Сталиным.

Через три дня после капитуляции Германии я телеграфировал президенту:

 

                                        Премьер-министр - президенту Трумэну

                                        11 мая 1945 года

   "1. Я считаю, что мы должны вместе или по отдельности в  один  и  тот  же

момент обратиться к Сталину с приглашением  встретиться  с  нами  в  июле  в

каком-нибудь неразрушенном городе Германии, о котором мы договоримся,  чтобы

провести трехстороннее совещание. Нам не следует  встречаться  в  каком-либо

пункте в пределах нынешней русской военной зоны. Мы шли  ему  навстречу  два

раза  подряд.  Мы  беспокоим  их  своей  цивилизацией  и  нашими   методами,

отличающимися от их методов. Но все это  значительно  ослабеет,  когда  наши

армии будут распущены.

   2. В данный момент мне неизвестно, когда у нас состоятся всеобщие выборы,

но я не вижу никаких причин, почему это должно  повлиять  на  Ваши  или  мои

передвижения, если этого требует долг перед государством. Поэтому прошу Вас,

приезжайте сюда в первые дни июля, а затем мы вместе  поедем  на  встречу  с

Дядей Дж. в любое место, признанное наилучшим  за  пределами  оккупированной

русскими территории, куда его можно будет уговорить приехать. Тем временем я

горячо надеюсь, что американский фронт не  отойдет  назад  от  согласованных

сейчас тактических линий".

   Трумэн сразу ответил,  что  он  предпочел  бы,  чтобы  встречу  предложил

Сталин, и выразил надежду, что наши  послы  убедят  его  выступить  с  таким

предложением. Далее Трумэн указывал, что он и я должны  отправиться  на  эту

встречу по отдельности, во избежание каких-либо подозрений в  "сговоре".  Он

выразил надежду, что по окончании конференции сможет посетить  Англию,  если

это позволят его обязанности в Америке.

   В эти же дни я направил президенту Трумэну  телеграмму,  если  можно  так

выразиться,  телеграмму  "железного  занавеса".  Из   всех   государственных

документов, написанных мною по этому вопросу, я предпочел бы, чтобы обо  мне

судили именно на основании этого послания.

 

                                        Премьер-министр - президенту Трумэну

                                        12 мая 1945 года

   "1. Я глубоко обеспокоен положением в Европе.  Мне  стало  известно,  что

половина американских военно-воздушных сил в Европе уже начала переброску на

Тихоокеанский театр военных  действий.  Газеты  полны  сообщений  о  крупных

перебросках американских армий из Европы.  Согласно  прежним  решениям  наши

армии, по-видимому, также  заметно  сократятся.  Канадская  армия  наверняка

будет отозвана. Французы слабы, и с ними трудно  иметь  дело.  Каждый  может

понять, что через очень короткий промежуток времени наша вооруженная мощь на

континенте исчезнет, не считая умеренных сил,  необходимых  для  сдерживания

Германии.

   2. А тем временем как насчет  России?  Я  всегда  стремился  к  дружбе  с

Россией, но  так  же,  как  и  у  вас,  у  меня  вызывает  глубокую  тревогу

неправильное истолкование русскими ялтинских решений, их позиция в отношении

Польши, их подавляющее влияние  на  Балканах,  исключая  Грецию,  трудности,

чинимые  ими  в  вопросе  о  Вене,  сочетание  русской  мощи  и  территорий,

находящихся под их контролем или оккупацией, с коммунистическими методами  в

столь многих других странах, а самое главное - их способность  сохранить  на

фронте в течение длительного времени  весьма  крупные  армии.  Каково  будет

положение через год или два, когда английские и американские армии растают и

исчезнут, а французская еще не будет сформирована в  сколько-нибудь  крупных

масштабах, когда у нас, возможно, будет лишь  горстка  дивизий,  в  основном

французских, тогда как Россия, возможно, решит сохранить  на  действительной

службе 200 - 300 дивизий?

   3. Железный занавес опускается над их фронтом. Мы не знаем, что  делается

позади него. Можно почти не сомневаться в  том,  что  весь  район  восточнее

линии Любек, Триест, Корфу будет в скором времени полностью в  их  руках.  К

этому нужно  добавить  простирающийся  дальше  огромный  район,  завоеванный

американскими армиями между Эйзенахом и  Эльбой,  который,  как  я  полагаю,

будет через несколько недель  -  когда  американцы  отступят  -  оккупирован

русскими силами. Генералу Эйзенхауэру придется принять  все  возможные  меры

для того,  чтобы  предотвратить  новое  бегство  огромных  масс  германского

населения на Запад  при  этом  гигантском  продвижении  московитов  в  центр

Европы. И тогда занавес снова опустится очень намного, если не  целиком.  И,

таким образом, широкая полоса оккупированной русскими территории протяжением

во много сот миль отрежет нас от Польши.

   4. Тем временем  внимание  наших  народов  будет  отвлечено  навязыванием

сурового обращения с Германией, которая разорена и  повержена,  и  в  весьма

скором времени перед русскими откроется дорога для продвижения, если им  это

будет угодно, к водам Северного моря и Атлантического океана.

   5. Безусловно, сейчас жизненно важно прийти к соглашению  с  Россией  или

выяснить наши с ней отношения, прежде чем мы смертельно ослабим  свои  армии

или уйдем в свои зоны оккупации. Это может быть сделано только путем  личной

встречи. Я буду чрезвычайно благодарен Вам  за  высказанное  Вами  мнение  и

совет. Конечно, мы можем прийти  к  мнению,  что  Россия  будет  вести  себя

безупречно, и это, несомненно, наиболее удобный выход. Короче говоря, с моей

точки зрения, проблема  урегулирования  с  Россией  прежде,  чем  наша  сила

исчезнет, затмевает все остальные проблемы".

 

 

 

   ПОТСДАМ: АТОМНАЯ БОМБА

 

   1 июня президент Трумэн сказал мне, что маршал Сталин  согласен,  как  он

выразился, на встречу "тройки" в Берлине  примерно  15  июля.  Я  немедленно

ответил, что буду рад прибыть в Берлин  с  английской  делегацией,  но  что,

по-моему, 15 июля, предложенное Трумэном, будет слишком  поздней  датой  для

решения неотложных вопросов, требующих нашего внимания, и  что  мы  причиним

ущерб надеждам и  единству  всего  мира,  если  позволим  своим  личным  или

национальным нуждам помешать организации более скорой встречи. "Хотя  у  нас

самый разгар напряженной предвыборной кампании, - телеграфировал я, -  я  не

считал бы свои дела здесь сравнимыми со встречей нас  троих.  Если  15  июня

неприемлемо, то почему бы не 1, 2 или 3 июля?  "Трумэн  ответил,  что  после

тщательного рассмотрения этого вопроса решено, что 15 июля  для  него  самый

близкий  срок  и  что  меры  принимаются  соответственно.  Сталин  не  хотел

приближать эту дату.

   Я не мог больше настаивать на этом вопросе.

 

                                        Премьер-министр - президенту Трумэну

                                        9 июня 1945 года

   "Хотя я в принципе согласен с нашей трехсторонней встречей в  Берлине  15

июля, я надеюсь, Вы согласитесь со  мной,  что  английская,  американская  и

русская делегации должны будут  иметь  свои  отдельные  отведенные  для  них

штаб-квартиры и свою собственную  охрану  и  что  должно  быть  подготовлено

четвертое место, где мы будем собираться  для  совещаний.  Я  не  мог  бы  в

принципе согласиться, как в Ялте, чтобы мы прибыли в Берлин, - над  которым,

как решено, должен быть установлен контроль трех или, с французами,  четырех

держав, - лишь как гости Советского  правительства  и  советских  армий.  Мы

должны обеспечить себя  всем  и  иметь  возможность  встретиться  на  равных

правах. Я хотел бы знать, как Вы смотрите на это".

   Сталин согласился, что делегации должны быть размещены, как я  предложил.

Какая делегация будет иметь свою собственную закрытую территорию, где  будет

установлен режим по усмотрению  ее  главы.  Дворец  немецкого  кронпринца  в

Потсдаме будет использован  для  совместных  заседаний.  Поблизости  имеется

хороший аэродром.

 

   x x x

 

   Президент Трумэн прибыл в Берлин в тот же день, что и я. Я горел желанием

встретиться с государственным деятелем, с которым, несмотря на  разногласия,

у меня установились сердечные отношения благодаря  переписке,  включенной  в

данный том. Я посетил его в  день  нашего  прибытия,  и  на  меня  произвели

большое впечатление его веселость, точная и яркая манера выражаться и  явная

способность принимать решения.

   На следующий день и президент, и  я,  каждый  по  отдельности,  совершили

поездку по Берлину. Город представлял собой сплошные руины. О нашей поездке,

конечно, не сообщалось заранее, и на улицах  нам  встречались  лишь  обычные

пешеходы. Но на площади перед имперской канцелярией собралась большая толпа.

Когда я вышел из машины и пробирался через толпу, все, за исключением одного

старика, который неодобрительно  покачивал  головой,  начали  приветствовать

меня. Моя ненависть к немцам улеглась после того, как они капитулировали,  и

их приветствия, а также  изнуренный  вид  и  поношенная  одежда  меня  очень

растрогали. Затем мы вошли в здание  канцелярии  и  довольно  долго  бродили

среди полуразрушенных коридоров и залов. Потом  сопровождавшие  нас  русские

провели нас в бомбоубежище  Гитлера.  Я  спустился  в  самый  низ  и  увидел

комнату, в которой покончили с собой Гитлер и  его  любовница,  а  когда  мы

поднялись наверх, нам показали место, где сожгли его труп. От  осведомленных

людей мы услышали самый подробный рассказ, какой можно было  услышать  в  то

время об этих финальных сценах.

   Исход, избранный Гитлером, был гораздо более удобным для  нас,  чем  тот,

которого я опасался. В любой момент в течение последних  нескольких  месяцев

войны он мог прилететь в Англию и сдаться со словами: "Делайте со мной,  что

хотите, но пощадите мой введенный в заблуждение народ". Я не сомневаюсь, что

он разделил бы участь нюрнбергских преступников. Моральные нормы современной

цивилизации, очевидно, предписывают победителям казнить руководителей нации,

понесшей поражение в войне. Это, несомненно, побудит их бороться до конца  в

любой будущей войне, независимо от того, сколько лишних жертв это потребует.

Расплачиваться за это будут массы народа, от которых так мало зависит начало

или окончание войн.

   18 июля я завтракал с президентом. Мы были одни и затронули многие  темы.

Я говорил о печальном  положении  в  Великобритании,  израсходовавшей  более

половины своих иностранных капиталовложений на общее дело, когда мы боролись

совсем в одиночку, и теперь вышедшей из войны с большим внешним долгом в три

миллиарда фунтов стерлингов.  Этот  долг  накопился  в  результате  закупок,

которые делались в Индии, Египте и других странах, в которых  не  действовал

ленд-лиз, и это заставит нас ежегодно экспортировать, ничего  не  импортируя

взамен, для того, чтобы  иметь  возможность  пополнять  фонд  зарплаты.  Нам

придется попросить помощи для того, чтобы снова стать на ноги, а до тех пор,

пока мы не сумеем как следует наладить свое хозяйство, мы не сможем  оказать

особенной помощи в обеспечении всемирной безопасности  или  в  осуществлении

высоких целей, намеченных в Сан-Франциско. Президент сказал, что он  сделает

все, что в его силах. Но я, конечно, знал, с  какими  трудностями  он  может

столкнуться в своей стране.

   Президент затронул  вопрос  об  авиации  и  коммуникациях.  Ему  пришлось

столкнуться  с  большими  трудностями  в  вопросах  создания  аэродромов  на

британской территории, в особенности  в  Африке,  на  строительство  которых

американцы затратили огромные средства. Мы должны пойти им навстречу в  этом

отношении и разработать справедливый план общего их использования. Я заверил

его, что если я по-прежнему буду нести ответственность за правительство,  то

я вновь вернусь к обсуждению этого вопроса с ним лично.

   Президент, видимо, был вполне согласен  со  мной,  если  только  это  все

удастся соответствующим образом представить и если это не будет иметь  явную

форму военного союза двух стран. Он не сказал именно этих  слов,  но  таково

было впечатление, которое я вынес. Поощренный  этим,  я  стал  излагать  ему

мысль,  которая  у  меня  явилась  уже  давно,  о  необходимости   сохранить

объединенный англо-американский штаб как организацию, во  всяком  случае  до

тех пор, пока мир окончательно не успокоится после великого шторма, и до тех

пор, пока не  будет  создана  всемирная  организация,  настолько  прочная  и

дееспособная, что мы смело сможем довериться ей.

   Президент ответил на это весьма утешительно. Я  видел,  что  передо  мной

человек  исключительного  характера  и  способностей,  взгляды  которого   в

точности  соответствовали  установившемуся  направлению   англо-американских

отношений, у которого была простая и ясная манера речи, большая  уверенность

в себе и решительность.

 

   x x x

 

   В тот же вечер 18 июля я обедал со Сталиным. С нами были  только  Бирс  и

Павлов. Мы приятно беседовали с половины девятого вечера до половины второго

ночи, не затронув  ни  одной  из  наиболее  важных  тем.  Майор  Бирс  затем

представил мне довольно подробную запись беседы,  которую  я  здесь  привожу

вкратце. Мой хозяин казался физически несколько подавленным, но  его  легкая

дружелюбная манера держаться была в высшей степени приятной.  Об  английских

выборах  он  сказал,   что   вся   информация,   которую   он   получал   из

коммунистических и других источников, подтвердила его уверенность, что  меня

изберут большинством почти в 80  процентов.  По  его  мнению,  лейбористская

партия должна получить 220 - 230 мест.  Я  не  пытался  пророчествовать,  но

сказал, что не уверен в том, как  голосовали  солдаты.  Сталин  сказал,  что

армия предпочитает сильное правительство и поэтому,  видимо,  голосовала  за

консерваторов. Было ясно, что он надеялся, что его связи со мной и Иденом не

будут прерваны.

   Он спросил, почему король  не  приехал  в  Берлин.  Я  ответил,  что  это

объясняется тем, что его приезд осложнил бы проблемы безопасности. Затем  он

заявил, что ни одной стране так не нужна монархия, как  Великобритании,  ибо

королевская власть служит объединяющей силой для всей империи,  и  никто  из

друзей Англии не сделает ничего, что ослабило бы уважение к монархии.

   Наша беседа продолжалась. Я сказал, что, согласно моей политике,  следует

приветствовать Россию в качестве великой морской державы. Я хотел бы,  чтобы

русские корабли ходили по всем океанам мира. Россия до  сих  пор  напоминала

гиганта,  перед  которым  закрыты  широкие  пути   и   которому   приходится

пользоваться узкими  выходами  через  Балтийское  и  Черное  моря.  Затем  я

затронул вопрос о Турции и Дарданеллах. Естественно, что  турки  тревожатся.

Сталин объяснил,  что  произошло  в  действительности.  Турки  обратились  к

русским с предложением заключить договор о союзе. В ответ  русские  заявили,

что договор можно заключить лишь в том случае, если ни  одна  из  сторон  не

имеет никаких притязаний, а Россия хочет получить Каре и Ардаган, которые  у

нее отобрали в конце  прошлой  войны.  Турки  ответили,  что  они  не  могут

рассматривать этот вопрос. Тогда  Россия  поставила  вопрос  о  конвенции  в

Монтрэ. Турки ответили, что они  и  этого  вопроса  не  могут  обсуждать,  и

поэтому Россия заявила, что она не может обсуждать договор о союзе.

   Я сказал, что я лично  поддержал  бы  внесение  поправок  в  конвенцию  в

Монтрэ, исключив из нее Японию и дав России доступ  в  Средиземное  море.  Я

повторил, что приветствовал бы выход России в  океаны,  а  это  касается  не

только Дарданелл, но также Кильского  канала,  в  отношении  которого  нужно

установить такой же режим, как и в отношении Суэцкого  канала,  и  выхода  в

теплые воды Тихого океана. Это не  объясняется  благодарностью  за  что-либо

совершенное Россией, а просто такова моя твердая политика.

   Затем Сталин спросил меня о германском флоте.  Он  сказал,  что  какая-то

часть этого флота была бы весьма полезна России, понесшей тяжелые потери  на

море. Он выразил благодарность  за  суда,  которые  мы  передали  ему  после

капитуляции итальянского флота, но он хотел бы также получить  и  свою  долю

германских кораблей. Я не возражал (13).

   Далее он заговорил о греческой агрессии на границах Болгарии  и  Албании.

Он сказал, что в Греции есть элементы, подстрекающие к волнениям. Я ответил,

что положение  на  границах  неопределенное  и  что  греков  очень  тревожат

Югославия и Болгария, но я не слыхал, чтобы там  происходили  сколько-нибудь

серьезные бои. Конференция должна ясно  заявить  о  своей  воле  этим  малым

державам, и ни одной из них нельзя разрешить нарушать границы  или  начинать

сражения. Им нужно об этом заявить ясно и определенно и заставить их понять,

что  всякое  изменение  границ  может  быть  произведено  только  на  мирной

конференции. В Греции должны быть проведены плебисцит и свободные выборы,  и

я предложил, чтобы великие  державы  послали  своих  наблюдателей  в  Афины.

Сталин высказал мнение, что это будет свидетельствовать о недостатке доверия

к честности греческого народа. Он считал, что о ходе выборов должны сообщать

послы великих держав.

   Затем он спросил мое мнение о Венгрии.  Я  ответил,  что  я  недостаточно

информирован для того, чтобы сообщать  свое  мнение  о  положении  в  данный

момент, но что я запрошу министра иностранных дел.

   Сталин сказал, что во всех странах, освобожденных Красной Армией, русская

политика состоит в том, чтобы  добиваться  создания  сильного,  независимого

суверенного государства. Он против советизации какой бы то ни было  из  этих

стран. Там будут проведены свободные выборы, в которых будут участвовать все

партии, за исключением фашистских.

   Далее я заговорил о трудностях в Югославии, где у  нас  нет  материальных

притязаний, но где предусматривалось деление наших интересов поровну. Сейчас

соотношение там не 50:50, а 99:1 не в пользу Англии. Сталин  утверждал,  что

соотношение там таково: 90 процентов в пользу Англии, 10 процентов в  пользу

Югославии и 0 процентов в пользу России. Советское  правительство  часто  не

знает, что собирается предпринять Тито.

   Сталин также заявил, что он был уязвлен американским требованием  сменить

правительства в Румынии и Болгарии. Он не вмешивается в  греческие  дела,  и

поэтому американцы поступают несправедливо. Я сказал, что  я  еще  не  видел

американских  предложений.  Сталин  объяснил,  что  в  странах,   где   были

эмигрантские правительства, он счел необходимым помочь в создании внутренних

правительств.  Это,  конечно,  не  касается  Румынии  и  Болгарии,  где  все

происходило мирно. Когда я спросил, почему Советское правительство наградило

короля Михая орденом, он сказал,  что,  по  его  мнению,  король  действовал

храбро и разумно во время государственного переворота.

   Я затем рассказал ему, как беспокоят людей намерения  русских.  Я  провел

линию от Нордкапа до Албании и  перечислил  столицы  восточнее  этой  линии,

оказавшиеся в руках русских. Создавалось впечатление, что Россия движется на

запад. Сталин сказал, что у него нет такого намерения. Напротив, он  отводит

войска с запада. В ближайшие четыре месяца будет демобилизовано и отправлено

на родину 2 миллиона человек. Дальнейшая демобилизация будет  зависеть  лишь

от транспортных возможностей.  Русские  потери  в  ходе  войны  достигают  5

миллионов человек убитыми и пропавшими  без  вести.  Немцы  мобилизовали  18

миллионов человек, не считая промышленности, а русские - 12 миллионов.

   Я выразил надежду, что до окончания конференции мы сможем договориться  о

границах всех европейских стран, а также  о  доступе  России  к  морям  и  о

разделе  Германского  флота.  Три  державы,  которые  соберутся  за   столом

конференции, - это сильнейшие державы, когда-либо существовавшие в  мире,  и

их задача - сохранить всеобщий мир. Хотя поражение Германии радует нас,  все

же это великая трагедия.  Но  немцы  похожи  на  стадо  овец.  Сталин  снова

вспомнил о своем пребывании в Германии в 1907  году  и  рассказал,  как  200

немцев не попали на собрание  коммунистов,  потому  что  на  железнодорожном

вокзале некому было проверить их билеты.  Затем  он  извинился  за  то,  что

официально не поблагодарил Англию за помощь  в  снабжении  во  время  войны.

Россия приносит благодарность за это.

   В ответ на мои вопросы он разъяснил систему труда в совхозах и  колхозах.

Мы согласились, что и в России и в Англии нет угрозы безработицы. Он сказал,

что Россия готова обсудить вопрос о торговле с Англией. Я заявил, что  самой

лучшей  рекламой  для  Советской  России  за  границей  было  бы  счастье  и

благосостояние  ее  народа.  Сталин  говорил  о  преемственности   советской

политики. Если с ним что-нибудь случится, то имеются хорошие  люди,  готовые

стать на его место. Он думал на тридцать лет вперед.

 

   x x x

 

   17 июля пришло известие, потрясшее весь мир. Днем ко мне заехал Стимсон и

положил передо мной клочок  бумаги,  на  котором  было  написано:  "Младенцы

благополучно родились". Я понял, что произошло нечто из ряда вон  выходящее.

"Это значит, - сказал Стимсон, - что  опыт  в  пустыне  Нью-Мексико  удался.

Атомная бомба создана". Хотя мы следили за этими страшными исследованиями на

основании всех тех отрывочных и скудных сведений, которые  нам  давали,  нам

заранее не сообщили или, во всяком случае,  я  не  знал  даты  окончательных

испытаний. Ни один ученый, обладающий чувством ответственности,  не  мог  бы

предсказать, что произойдет при первом  атомном  взрыве  большого  масштаба.

Были ли эти бомбы бесполезными или они оказались всесокрушающими? Теперь нам

это было известно.  "Младенцы  благополучно  родились".  Никто  еще  не  мог

определить ближайших военных последствий этого  открытия,  и  никто  еще  не

осознал его значения.

   На следующее утро самолет доставил  полное  описание  этого  грандиозного

события  в  человеческой  истории.  Стимсон  привез  мне  этот   доклад.   Я

рассказываю все по памяти. Бомба, или нечто схожее с ней, была  взорвана  на

вершине вышки в сто футов. Всех людей в радиусе десяти миль удалили от  нее,

а  ученые  со  своими  помощниками  укрылись  в  мощных  бетонных   убежищах

приблизительно на таком же расстоянии.  Взрыв  был  ужасающим.  Колоссальный

столб пламени и дыма вознесся к  внешним  пределам  атмосферы  нашей  бедной

планеты. В радиусе одной мили было абсолютно все разрушено. Так, значит, вот

что даст возможность быстро закончить вторую мировую  войну,  а  пожалуй,  и

многое другое.

   В связи с этим президент пригласил меня  безотлагательно  побеседовать  с

ним. При нем находились генерал Маршалл  и  адмирал  Лэги.  До  сих  пор  мы

мыслили себе наступление на территории собственно Японии при помощи массовых

воздушных бомбардировок и вторжения огромных армий. Мы предвидели  отчаянное

сопротивление японцев, сражающихся насмерть с самоотверженностью самураев не

только на поле боя, но и в  каждом  окопе,  в  каждом  укрытии.  Перед  моим

мысленным взором вставал остров Окинава,  где  много  тысяч  японцев  вместо

того,  чтобы  капитулировать,  стали  в  строй  и  уничтожили  себя  ручными

гранатами  после  того,  как  их  командиры  торжественно  совершили   обряд

харакири. Для того чтобы  подавить  сопротивление  японцев  и  завоевать  их

страну  метр  за  метром,  нужно  было  бы  пожертвовать  миллионом   жизней

американцев и половиной этого числа жизней  англичан  или  больше,  если  мы

сможем доставить их туда, ибо мы твердо  решили  также  участвовать  в  этом

испытании.  Сейчас  вся  эта  кошмарная  перспектива  исчезла.  Вместо   нее

рисовалась прекрасная, казалось тогда, картина окончания  всей  войны  одним

или двумя сильными ударами. Я сразу же подумал о том,  что  японский  народ,

храбростью которого я всегда восхищался, сможет усмотреть в появлении  этого

почти сверхъестественного оружия оправдание,  которое  спасет  его  честь  и

освободит его от обязательства погибнуть до последнего солдата.

   Кроме того, нам не нужны будут русские. Окончание войны с Японией  больше

не зависело от участия их многочисленных армий в окончательных и,  возможно,

затяжных боях. Нам не нужно было просить у них  одолжений.  Через  несколько

дней я сообщил Идену: "Совершенно ясно, что Соединенные  Штаты  в  настоящее

время не  желают  участия  русских  в  войне  против  Японии".  Поэтому  всю

совокупность европейских проблем можно было рассматривать  независимо  и  на

основании широких принципов Организации Объединенных Наций. Внезапно  у  нас

появилась возможность милосердного прекращения бойни на  Востоке  и  гораздо

более отрадные перспективы в Европе. Я не сомневался,  что  такие  же  мысли

рождались и в голове у  моих  американских  друзей.  Во  всяком  случае,  не

возникало даже и речи о том, следует ли применить атомную бомбу. Возможность

предотвратить гигантскую затяжную бойню, закончить войну, даровать всем мир,

залечить раны измученных народов, продемонстрировав подавляющую  мощь  ценой

нескольких взрывов, после всех наших  трудов  и  опасностей  казалось  чудом

избавления.

   Принципиальное согласие англичан использовать это оружие было дано 4 июля

- до того как состоялось испытание. Окончательное решение теперь должен  был

принять президент Трумэн, в руках которого находилось это оружие.  Но  я  ни

минуты не сомневался, каким будет это решение, и с  тех  пор  я  никогда  не

сомневался, что он был прав. Исторический факт  таков  -  и  о  нем  следует

судить в исторической перспективе, - что решение  об  использовании  атомной

бомбы для того,  чтобы  вынудить  Японию  капитулировать,  никогда  даже  не

ставилось  под  сомнение.  Между  нами  было  единодушное,   автоматическое,

безусловное  согласие,  и  я  также   никогда   не   слыхал   ни   малейшего

предположения, что нам следовало бы поступить иначе.

   Оказывается, американские военно-воздушные силы подготовили  колоссальное

наступление с помощью обычных воздушных  бомбардировок  японских  городов  и

портов. Их, конечно, можно было бы разрушить в течение нескольких недель или

нескольких  месяцев,  и  трудно  сказать,  сколько  при  этом   погибло   бы

гражданского населения. Но теперь, применив новое оружие, мы  смогли  бы  не

только разрушить города, но и спасти жизни как друзей, так и врагов.

 

   x x x

 

   Сложнее был вопрос о том, что сказать Сталину. Президент и  я  больше  не

считали, что нам нужна его помощь для победы над Японией. В Тегеране и  Ялте

он дал слово, что Советская Россия атакует  Японию,  как  только  германская

армия будет побеждена, и для выполнения этого  обещания  уже  с  начала  мая

началась  непрерывная  переброска  русских  войск  на  Дальний   Восток   по

Транссибирской  железной  дороге.  Мы  считали,  что  эти  войска  едва   ли

понадобятся и поэтому теперь у Сталина нет того козыря  против  американцев,

которым он так успешно пользовался на переговорах в Ялте. Но все же  он  был

замечательным союзником в войне против Гитлера, и мы оба  считали,  что  его

нужно  информировать  о  новом  великом  факте,  который  сейчас   определял

положение, не излагая ему подробностей. Как сообщить ему эту весть?  Сделать

ли это письменно или устно? Сделать ли это на  официальном  или  специальном

заседании, или в ходе наших повседневных совещаний, или же после  одного  из

таких совещаний? Президент решил выбрать последнюю возможность. "Я думаю,  -

сказал он, - что мне следует  просто  сказать  ему  после  одного  из  наших

заседаний, что у нас есть совершенно новый тип бомбы, нечто совсем  из  ряда

вон выходящее, способное, по нашему мнению, оказать решающее воздействие  на

волю японцев продолжать войну". Я согласился с этим планом.

 

 

 

   ПОТСДАМ: ПОЛЬСКИЕ ГРАНИЦЫ

 

   Победа над Японией не была  ни  самой  трудной,  ни,  быть  может,  самой

значительной проблемой, стоявшей  перед  нами  на  Потсдамской  конференции.

Германия  потерпела  крах;  нужно  восстанавливать  Европу.  Солдаты  должны

вернуться домой, а беженцы должны, если могут, возвратиться в свои страны. И

прежде всего нации должны заключить мир, при котором они все могли  бы  жить

вместе, если не в условиях  комфорта,  то,  во  всяком  случае,  в  условиях

свободы и  безопасности.  Я  не  собираюсь  подробно  рассказывать  о  наших

переговорах в ходе официальных совещаний и частных бесед по всем  неотложным

и многочисленным вопросам, стоявшим перед нами. Доля России в  Польше,  доля

Польши в Германии и место Германии и Советского Союза в мире -  таковы  были

темы, которым уделялось главное внимание в наших обсуждениях.

   В Ялте мы  договорились,  что  Россия  должна  продвинуть  свою  западную

границу в Польшу до линии Керзона. Мы всегда признавали, что Польша  в  свою

очередь должна получить значительную долю германской территории. Но вопрос -

какую именно долю? Как далеко в пределы Германии  она  должна  вступить?  На

этот счет было много разногласий. Сталин хотел продвинуть  западную  границу

Польши до реки Одер, до того  места,  где  в  нее  впадает  Западная  Нейсе;

Рузвельт, Идеи и я настаивали на том, чтобы граница остановилась у Восточной

Нейсе.  Все  три  руководителя  правительств  открыто   обязались   в   Ялте

проконсультироваться  с  польским  правительством  и,  если  они  не  смогут

договориться, оставить этот вопрос на решение мирной конференции.  Это  было

все, чего нам удалось достигнуть. Но в июле 1945 года мы столкнулись с новым

положением. Россия продвинула свою границу до линии Керзона.  Это  означало,

как мы с Рузвельтом понимали, что три или четыре миллиона поляков, живших  к

востоку от линии Керзона, должны будут  переселиться  на  запад.  Теперь  мы

столкнулись с  еще  более  сложным  положением.  Находящееся  под  советским

господством правительство Польши также  двинулось  далее  на  запад,  не  до

Восточной Нейсе, а до Западной.  Значительная  часть  этой  территории  была

населена немцами, и хотя несколько миллионов немцев бежало,  все  же  многие

еще оставались там. Как же поступить с ними?  Уже  и  без  того  плохо,  что

придется переселить три или четыре миллиона поляков. Неужели  нам  придется,

кроме того, переселить еще свыше восьми миллионов немцев? Даже если бы такое

переселение и было мыслимо, то  в  оставшейся  части  Германии  для  них  не

хватило бы продовольствия. Значительная доля производимого  Германией  зерна

шла как раз с тех земель, которые захватили поляки, и если западные союзники

не получат этих земель,  то  им  останутся  только  разоренные  промышленные

районы с изголодавшимся, сильно возросшим населением.

 

   x x x

 

   Первое пленарное заседание конференции открылось во вторник 17 июля  в  5

часов  дня.  Сталин  предложил,  чтобы  председательствовал   президент.   Я

поддержал это предложение, и Трумэн  согласился.  Возник  ряд  более  мелких

проблем. Трумэн предложил, чтобы Италия присоединилась к Объединенным Нациям

и чтобы министры иностранных дел Великобритании, России,  Китая,  Франции  и

Соединенных Штатов разработали  проект  мирных  договоров  и  урегулирования

вопроса о границах в Европе. У меня  были  некоторые  сомнения  в  отношении

обоих этих предложений. Хотя наш флот понес тяжелые  потери  на  Средиземном

море, все же мы были благожелательно настроены  к  Италии.  Мы  предоставили

России 14 из 15 кораблей итальянского флота, на который она претендовала.  Я

сказал напрямик, что английский народ  не  сможет  так  быстро  забыть,  что

Италия объявила войну Британскому Содружеству в час величайшей опасности для

него, когда сопротивление Франции вот-вот должно было  прекратиться;  он  не

может также забыть свою длительную борьбу против Италии в Северной Африке до

вступления Америки в войну.

   Сталин высказал сомнения относительно приглашения Китая в  состав  совета

министров иностранных  дел.  Зачем  привлекать  Китай  к  решению  вопросов,

являющихся в первую очередь европейскими? И для чего вообще нужен этот новый

орган? У  нас  есть  Европейская  консультативная  комиссия,  и  в  Ялте  мы

договорились о регулярных встречах трех  министров  иностранных  дел.  Новая

организация лишь усложнит все дело. Президент утверждал, что Китай,  являясь

членом  Всемирного  Совета  Безопасности,  должен  иметь  голос  в   решении

европейских  проблем.  Он   признал,   что   вновь   созданная   Организация

Объединенных Наций не создаст особенных возможностей  для  встреч  министров

иностранных  дел  Большой   тройки.   Все   это   мне   казалось   несколько

преждевременным. Я опасался крушения Великого союза. Всемирная  организация,

открытая для всех и  всепрощающая,  может  оказаться  рыхлой  и  бессильной.

Вопрос о свободных выборах в Польше более своевременный, и я  напомнил  моим

коллегам, что перед нами все еще стоит эта практическая проблема. На этом мы

и расстались.

 

   x x x

 

   Когда мы собрались на второе заседание в 5 часов дня 18 июля, я сразу  же

поставил другой вопрос, который, хотя и не значился в повестке дня,  все  же

имел непосредственное значение. В Тегеране представителям печати было  очень

трудно пробраться поближе к  месту  совещания,  а  в  Ялте  это  вовсе  было

невозможно.  Но  сейчас  в  районе  совещания   сновало   180   журналистов,

находившихся  в  состоянии  крайнего  возмущения.  Они  располагали  сильным

оружием и кричали со страниц всей мировой печати, что  им  не  предоставляют

никаких возможностей. Сталин спросил, кто пустил их сюда.  Я  объяснил,  что

они находятся не в  районе  расположения  делегаций,  а  главным  образом  в

Берлине. Конференция могла успешно работать только в обстановке  спокойствия

и секретности, которые нужно было  соблюдать  любой  ценой,  и  я  предложил

встретиться с представителями  печати  самому  и  объяснить  им,  почему  их

приходится не допускать и  почему  ничего  нельзя  разглашать  до  окончания

конференции. Я выразил надежду, что их примет и Трумэн.  Печать  нужно  было

успокоить, и я считал, что если ее  представителям  объяснить  всю  важность

секретности и спокойной обстановки для успеха совещания, то они примирятся с

тем, что их не допускают.

   Сталин с раздражением спросил, что нужно всем этим журналистам, а  Трумэн

сказал, что у каждого из нас имеется свой представитель для связи с печатью.

Мы договорились не допускать представителей печати на совещания и больше  не

возвращаться к этому вопросу. Я подчинился большинству, но считал и  до  сих

пор считаю, что лучше было бы публично объяснить все это.

   Затем  министры  иностранных  дел  представили   свой   план   разработки

европейских мирных договоров. Совет по-прежнему будет состоять из  министров

иностранных дел пяти держав, перечисленных президентом, но только те  страны

будут участвовать в составлении условий договора, которые подписали  условия

капитуляции, навязанные данному вражескому государству. На этот  счет  также

было  достигнуто  согласие,  но  меня  беспокоило  американское  предложение

предоставить эти условия  Объединенным  Нациям.  Я  отметил,  что  если  это

означает необходимость консультироваться  с  каждой  из  стран  Объединенных

Наций, то это будет длительная и трудная процедура, и  мне  не  хотелось  бы

соглашаться с этим. Бирнс * сказал, что мы связаны декларацией  Объединенных

Наций, но и он сам, и Сталин  признали,  что  к  Объединенным  Нациям  можно

обратиться только после того, как пять держав  договорятся  между  собой.  Я

больше не настаивал.

   Затем подошли к вопросу  о  Германии.  Вопрос  о  конкретных  полномочиях

Контрольного совета, экономические  вопросы,  вопрос  о  судьбе  нацистского

флота не были готовы к обсуждению. "Что подразумевается  под  Германией?"  -

спросил я. "То, что от нее осталось после войны", - сказал Сталин. "Германия

1937 года", - сказал Трумэн. Сталин заявил, что от войны никуда не денешься.

Страны больше не существует. Нет  ни  определенных  границ,  ни  пограничной

охраны, ни войск, а есть лишь четыре оккупационные зоны. В конце  концов  мы

договорились принять в качестве отправной  точки  Германию  1937  года.  Это

откладывало окончательное решение проблемы, и мы обратились к Польше.

 

   x x x

 

   Сталин предложил немедленно передать люблинским полякам "все акции, фонды

и всякую другую собственность, которая принадлежит Польше и еще находится  в

распоряжении польского  правительства  в  Лондоне,  в  какой  бы  форме  эта

собственность ни была, где бы она ни находилась и в чьем бы распоряжении эта

собственность ни оказалась  в  настоящий  момент".  Он  также  хотел,  чтобы

польские вооруженные силы, в том числе военно-морской флот и торговый  флот,

были переданы люблинским полякам. Это заставило меня  выступить  с  довольно

пространной речью.

   Все бремя лежало на плечах англичан. Когда Польша была оккупирована и они

были  изгнаны  из  Франции,  многие  поляки   укрылись   в   нашей   стране.

Правительству  в  Лондоне  не   принадлежала   сколько-нибудь   значительная

собственность. Я сказал, что, как полагаю,  в  Лондоне  и  Канаде  находится

примерно 20 миллионов фунтов стерлингов золотом. Это золото было  заморожено

нами, поскольку оно принадлежало Центральному  банку  ПольГоссекретарь  США.

ши. Размораживание и передача этого золота Центральному банку Польши  должны

происходить нормальным образом, как это  принято  обычно.  Оно  не  является

собственностью польского правительства  в  Лондоне,  и  последнее  не  может

распоряжаться им. В Лондоне, правда, есть польское посольство, которое может

быть предоставлено в распоряжение польского посла, как только новое польское

правительство решит направить такового в Англию,  и  чем  скорее  это  будет

сделано, тем лучше.

   В связи с этим можно спросить,  каким  образом  финансировалось  польское

правительство в течение пяти с половиной лет своего пребывания в Соединенном

Королевстве.  Дело  в  том,  что  оно  пользовалось  поддержкой  английского

правительства. Мы выплатили полякам около 120  миллионов  фунтов  стерлингов

для финансированиях их армии и дипломатической службы и для того, чтобы дать

им возможность позаботиться о поляках, нашедших в нашей  стране  убежище  от

гитлеровской чумы. Когда мы дезавуировали польское правительство в Лондоне и

признали новое, временное  польское  правительство,  было  решено  выплатить

трехмесячное жалованье и уволить всех его служащих. Их нельзя было увольнять

без оплаты, и этот расход пал на Англию.

   Затем я попросил разрешения президента осветить важный вопрос,  ибо  наша

позиция в нем была особой, а именно, вопрос о демобилизации или  возвращении

на родину польских вооруженных сил, участвовавших вместе  с  нами  в  войне.

Когда  пала  Франция,  мы  эвакуировали  всех  поляков,   которые   захотели

эвакуироваться - около 45 тысяч человек, - и создали  из  этих  людей  и  из

других,  прибывших  через  Швейцарию  и  иными   путями,   польскую   армию,

составившую в конце концов около пяти дивизий. В Германии  находилось  около

30 тысяч польских войск, а в Италии - польский корпус из трех дивизий, среди

которых  происходило  брожение  умов  и  которые  пребывали  в   подавленном

моральном состоянии. Эта армия, насчитывавшая, включая фронтовые  и  тыловые

части, более 180 тысяч человек, сражалась как в Германии, так  и  в  Италии,

проявив исключительную храбрость, и была хорошо дисциплинирована.  В  Италии

она понесла большие потери и удерживала свои позиции с таким  же  упорством,

как и другие  войска  на  Итальянском  фронте.  Таким  образом,  здесь  была

замешана честь правительства его величества. Эти войска храбро сражались бок

о бок с нашими в то время, когда не хватало обученных войск.  Многие  поляки

сложили головы, и если бы  я  даже  не  дал  обязательств  на  этот  счет  в

парламенте, то мы все равно хотели бы относиться к ним почтительно.

   Сталин с этим согласился, и я заявил далее, что наша политика  состоит  в

том, чтобы убедить как можно больше  поляков,  и  не  только  солдат,  но  и

гражданских служащих  бывшего  польского  правительства,  вернуться  в  свою

страну. Но нам нужно немного времени  для  того,  чтобы  преодолеть  стоящие

перед нами трудности.

   За последние два месяца положение в Польше значительно улучшилось, и я от

души надеялся на успех нового правительства, которое, хотя и не являло собой

всего того, чего мы хотели бы в нем видеть, все же было большим шагом вперед

и появилось в результате кропотливой работы трех великих держав.  Я  сообщил

палате общин, что если найдутся такие польские солдаты, которые сражались на

нашей стороне и не хотят возвращаться, то мы примем их в Британской империи.

Конечно, чем лучше будет положение в  Польше,  тем  больше  поляков  захочет

возвратиться, и  было  бы  хорошо,  если  бы  новое  польское  правительство

гарантировало им средства к существованию и свободу и не преследовало их  за

их прошлые связи. Я выразил надежду, что с  улучшением  положения  в  Польше

большинство этих людей возвратится и станет хорошими гражданами страны своих

отцов, освобожденной храбрыми русскими армиями.

   Сталин сказал, что он понимает, какие проблемы стоят перед нами. Мы  дали

убежище бывшим правителям Польши, и, невзирая на  наше  гостеприимство,  они

создали для нас много трудностей. Но лондонское польское  правительство  все

еще существует. У него  есть  возможности  продолжать  свою  деятельность  в

печати и другими средствами, и у  него  есть  свои  агенты.  Это  производит

плохое впечатление на всех союзников.

   Я сказал, что мы должны считаться  с  фактами.  Лондонское  правительство

было ликвидировано в официальном и  дипломатическом  смысле,  но  невозможно

помешать отдельным его членам жить и разговаривать с людьми, в том  числе  с

журналистами и своими бывшими сторонниками. Кроме того, нам нужно обходиться

осторожно с польской армией, ибо если неправильно обходиться с ней, то может

возникнуть бунт. Я попросил Сталина доверять правительству его величества  в

этом отношении и дать нам время. С другой стороны, должно быть сделано  все,

дабы Польша стала такой, чтобы поляки захотели в нее вернуться.

   Трумэн заявил, что он не видит коренных разногласий между нами. Я  просил

дать время, а Сталин обязался отказаться от любых своих предложений, которые

осложнили бы проблему. Лучше всего министрам иностранных  дел  обсудить  эти

вопросы. Но он выразил надежду, что Ялтинское соглашение будет претворено  в

жизнь как можно скорее.

   Сталин затем предложил передать всю проблему министрам иностранных дел.

   "В том числе и выборы", - сказал я.

   "Временное  правительство  никогда  не  отказывалось  провести  свободные

выборы", - ответил Сталин.

   На этом закончилось второе заседание.

 

 

 

   КОНЕЦ МОЕГО ОТЧЕТА

 

   Этой завершающей конференцией трех держав было суждено создать разброд. Я

не пытался описывать здесь все проблемы, которые были поставлены, но не были

решены на наших заседаниях. Я ограничился лишь тем, что рассказал, насколько

мне было это известно в то время, об атомной  бомбе  и  обрисовал  тягостную

проблему германо-польских границ.

   Мне остается упомянуть  лишь  о  некоторых  приемах  и  личных  встречах,

которые несколько разнообразили мрачную атмосферу  споров.  Каждая  из  трех

делегаций устраивала приемы для двух других. Первыми  устроили  такой  прием

Соединенные Штаты. Когда очередь дошла до меня, я предложил тост за  "лидера

оппозиции", "кем бы он ни был", - добавил я. Этт ли и всех  присутствовавших

это очень позабавило. Обед, который дала советская делегация, также прошел в

приятной обстановке, и после него был устроен прекрасный концерт, на котором

выступали ведущие русские артисты, и прием так затянулся, что  я  потихоньку

улизнул.

   Мне на долю выпало устроить заключительный  банкет  вечером  23  июля.  Я

решил устроить большой прием. Пригласив основных командующих, так же  как  и

делегатов. Я посадил президента по правую руку  от  себя,  а  Сталина  -  по

левую. Произносилось много речей, и Сталин, даже не позаботившись, чтобы все

официанты вышли из комнаты, предложил  провести  нашу  следующую  встречу  в

Токио. Было несомненно, что  Россия  вот-вот  объявит  войну  Японии,  и  ее

большие армии уже концентрировались на  границе  для  того,  чтобы  прорвать

значительно более слабый японский фронт в Маньчжурии (14). Для  разнообразия

мы время от времени менялись местами,  и  президент  сейчас  сидел  напротив

меня. Я имел еще одну весьма дружескую беседу со  Сталиным,  который  был  в

самом лучшем настроении и, видимо, не подозревал о той важнейшей  информации

относительно новой бомбы, которую сообщил мне президент.  Он  с  энтузиазмом

говорил о вступлении русских в войну против Японии и, видимо, предвидел  еще

много месяцев войны, которую Россия будет вести во  все  больших  масштабах,

ограничиваемых лишь пропускной способностью Транссибирской железной дороги.

   Затем произошло нечто необычайное. Мой могущественный гость  поднялся  со

своего места и с меню в руках стал  обходить  присутствующих  и  собирать  у

многих из них автографы. Мне никогда и в голову не приходило, что я могу его

увидеть в роли любителя автографов! Когда он подошел ко мне, я написал  свое

имя по его просьбе, и мы, взглянув друг на друга, рассмеялись. Глаза Сталина

светились весельем  и  добродушием.  Я  уже  упоминал  выше,  что  советские

представители всегда пили на этих банкетах  из  крохотных  рюмок,  и  Сталин

никогда не изменял этому обычаю. Но  сейчас  мне  захотелось  заставить  его

отойти от этого обычая. Поэтому я наполнил два небольших бокала коньяком для

него и для себя. Я многозначительно взглянул на него. Мы одним духом осушили

бокалы и одобрительно посмотрели друг  на  друга.  После  непродолжительного

молчания Сталин сказал: "Если вы сочтете невозможным  дать  нам  укрепленную

позицию в Мраморном море, может быть, мы могли бы иметь базу в  Деде-Агаче?"

На это я ответил лишь: "Я всегда буду поддерживать стремление  России  иметь

свободу на морях в течение всего года".

 

   x x x

 

   На следующий день, 24 июля, после окончания пленарного  заседания,  когда

мы все поднялись со своих мест и  стояли  вокруг  стола  по  два  и  по  три

человека,  я  увидел,  как  президент  подошел  к  Сталину  и   они   начали

разговаривать одни при участии только своих переводчиков. Я  стоял  ярдах  в

пяти от них и  внимательно  наблюдал  эту  важнейшую  беседу.  Я  знал,  что

собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление  это  произведет

на Сталина. Я сейчас представляю себе всю эту сцену настолько отчетливо, как

будто это было только вчера. Казалось, что он был в восторге.  Новая  бомба!

Исключительной силы! И может быть, будет иметь решающее  значение  для  всей

войны с Японией! Какая удача! Такое  впечатление  создалось  у  меня  в  тот

момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения  того,  о  чем

ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых  трудах  и  заботах

атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее  представление  о

той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу  было

бы заметно. Ничто не помешало бы ему сказать: "Благодарю вас за то,  что  вы

сообщили мне о своей  новой  бомбе.  Я,  конечно,  не  обладаю  специальными

техническими знаниями. Могу ли я направить своего эксперта  в  области  этой

ядерной науки для встречи с вашим экспертом завтра утром?" Но  на  его  лице

сохранилось  веселое  и  благодушное  выражение,  и   беседа   между   двумя

могущественными деятелями скоро закончилась. Когда мы ожидали свои машины, я

подошел к Трумэну. "Ну, как сошло?" - спросил я. "Он не задал мне ни  одного

вопроса", - ответил президент. Таким образом, я убедился, что в  тот  момент

Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований,

которым в течение столь длительного времени были заняты США и  Англия  и  на

который Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более  400

миллионов фунтов стерлингов.

   Таков  был  конец  этой  истории,  насколько  это  касалось   Потсдамской

конференции. Советской делегации больше ничего не сообщали об этом  событии,

и она сама о нем не упоминала.

 

   x x x

 

   Утром 25 июля снова состоялось заседание конференции. Это было  последнее

заседание, на котором я  присутствовал.  Я  еще  раз  заявил,  что  западная

граница Польши не может быть установлена  без  учета  миллиона  с  четвертью

немцев, которые все еще находятся в этом районе, а президент подчеркнул, что

любой мирный договор может быть ратифицирован только с согласия  сената.  Мы

должны,  сказал  он,  найти  такое  решение,  какое   он   мог   бы   честно

порекомендовать американскому народу. Я сказал, что  если  полякам  разрешат

занять положение пятой оккупирующей державы, не приняв меры для того,  чтобы

распределять продовольствие, производимое в  Германии,  поровну  между  всем

германским населением, и не договорившись относительно репараций или военных

трофеев, то конференция потерпит  провал.  Этот  узел  проблем  находится  в

центре нашего внимания,  и  до  сих  пор  мы  не  пришли  к  согласию.  Спор

продолжался. Сталин заявил, что гораздо важнее получать уголь  и  металл  из

Рура, чем получать продовольствие. Я сказал, что  уголь  и  металл  придется

обменивать на продовольствие с Востока. Как же иначе смогут горняки добывать

уголь? "Они когда-то импортировали продовольствие  из-за  границы  и  теперь

тоже могут это делать", - ответил Сталин.  "А  как  же  они  смогут  платить

репарации?" "В Германии еще осталось много добра", - ответил он мрачно. Я не

хотел соглашаться  с  тем,  что  Рур  должен  голодать,  потому  что  поляки

захватили все пахотные земли на востоке. У Англии у самой не  хватает  угля.

"Тогда используйте германских пленных на  шахтах.  Именно  это  делаю  я,  -

сказал Сталин. - В Норвегии еще находится  40  тысяч  германских  войск,  вы

можете переправить их оттуда". "Мы экспортируем свой уголь, - сказал я, - во

Францию, Голландию и Бельгию. Почему поляки продают уголь Швеции, в то время

как Англия отказывает себе в нем ради освобожденных стран?" "Но это  русский

уголь, - ответил Сталин. - Наше положение еще более трудное,  чем  ваше.  Мы

потеряли более пяти миллионов человек (15) в  эту  войну  и  ощущаем  острую

нехватку рабочей силы". Я  снова  высказал  свою  точку  зрения:  "Мы  будем

посылать уголь из Рура в Польшу и во все другие районы при условии, если  мы

будем получать в обмен продовольствие для горняков, добывающих уголь".

   Это, видимо, заставило  Сталина  задуматься.  Он  сказал,  что  над  этой

проблемой нужно поразмыслить. Я  согласился  и  сказал,  что  я  хотел  лишь

подчеркнуть трудности, стоящие перед нами. На этом, поскольку  это  касалось

меня, закончилось обсуждение этой проблемы.

 

   x x x

 

   Я не  беру  на  себя  никакой  ответственности  за  решения,  принятые  в

Потсдаме, если не считать того, что я здесь изложил. В  ходе  конференции  я

мирился с тем, что разногласия, которые нельзя  было  устранить  тут  же  за

столом конференции или на ежедневных совещаниях министров  иностранных  дел,

не разрешались. Таким  образом,  решение  значительного  числа  проблем,  по

которым мы были не согласны, было отложено. Я  предполагал,  в  случае  если

меня выберут, как многие ожидали, дать бой Советскому правительству по  этим

многочисленным вопросам. Так, например, ни я, ни  Идеи  не  согласились  бы,

чтобы граница проходила по Западной Нейсе.

   Было много и других вопросов, по которым нужно было повоевать с Советским

правительством,  а  также  с  поляками,  которые,  захватив  огромные  куски

германской территории, совершенно явно стали ярыми советскими марионетками.

   В Потсдаме, быть может, можно было  исправить  положение,  но  устранение

английского национального правительства и мой уход  со  сцены  в  то  время,

когда я еще пользовался большим влиянием и  властью,  исключили  возможность

принять удовлетворительное решение.

 

   x x x

 

   Днем 25 июля я вылетел домой  вместе  с  Мэри.  Жена  встретила  меня  на

аэродроме. Я отправился спать с уверенностью, что  английский  народ  хочет,

чтобы я продолжал свою работу. Я  надеялся,  что  можно  будет  восстановить

национальное коалиционное правительство в новой палате общин.  С  этим  я  и

заснул. Однако перед самым рассветом я вдруг проснулся, ощутив острую, почти

физическую боль. Существовавшее до сих пор подсознательное чувство, что  нас

победили, вспыхнуло во мне с новой силой и  охватило  все  мое  существо.  Я

ощутил, что все напряжение великих событий, в обстановке которых я  сохранял

"силу полета", сейчас прекратится и я упаду. Я буду лишен власти  определять

будущее. Исчезнут те знания и опыт,  которые  я  накопил,  тот  авторитет  и

доброжелательство, которые я завоевал в столь многих странах.

   Это была мрачная перспектива, но я  повернулся  на  другой  бок  и  снова

заснул. Я проснулся только в  9  часов,  и,  когда  я  вошел  в  оперативный

кабинет, начали поступать первые  сведения.  Они  были,  как  я  теперь  уже

ожидал, неблагоприятны. За завтраком жена  сказала  мне:  "Может  быть,  это

скрытое благо". Я ответил: "В  данный  момент  оно  кажется  весьма  успешно

скрытым".

   В 4 часа, попросив аудиенцию у короля, я  отправился  во  дворец,  вручил

свою отставку и посоветовал его величеству послать за Эттли.

   Я обратился к стране со следующим посланием, которым я и  могу  закончить

свой отчет:

 

                                        Послание к стране от премьер-министра

                                        26 июля 1945 года

   "Решение английского народа выражено  в  голосах,  подсчитанных  сегодня.

Поэтому я сложил с себя бремя, возложенное на меня в более мрачный период. Я

сожалею, что мне не дали возможности закончить работу против Японии.  Однако

в этом отношении все планы и вся  подготовка  уже  завершены,  и  результаты

могут быть получены значительно быстрее, чем мы до сих пор могли ожидать. На

новое правительство  ложится  колоссальная  ответственность  за  границей  и

внутри страны, и все мы должны надеяться, что оно с успехом будет нести ее.

   Мне остается только выразить английскому  народу,  от  имени  которого  я

действовал в эти опасные годы, свою глубокую благодарность за непоколебимую,

неизменную поддержку, которую он оказывал мне при выполнении моей задачи,  и

за многочисленные проявления его благосклонности к своему слуге".